— Очень любопытно, что вы будете делать через полчасика, господин капрал.
— Через полчаса мое место в теплушке, — мечтательно повторил Швейк.
Уничтоженный и сбитый с панталыку, капрал обратился к нему:
— Если это не играет для вас большой роли… мне кажется, что здесь гораздо удобнее, чем в телячьем вагоне. Я думаю…
Его прервал обер-фелъдкурат, крикнувший спросонья:
— Побольше соуса!
— Спи, спи, — ласково сказал Швейк, подкладывая ему под голову свалившийся с лавки конец шинели. — Пусть тебе и дальше снится жратва.
Вольноопределяющийся спел:
Спи, моя детка, спи,
Глазки закрой свои,
Бог с тобой будет спать,
Люлечку ангел качать.
Спи, моя детка, спи…
Несчастный капрал уже ни на что не реагировал. Он тупо глядел в окно и дал полную свободу дезорганизации в арестантском купе. Конвойные играли у перегородки в «мясо»[54], и каждый поочередно подставлял свою заднюю часть под добросовестные и увесистые затрещины остальных солдат. Когда капрал обернулся — прямо на него вызывающе уставилась солдатская задница. Капрал вздохнул и повернулся опять к окну.
Вольноопределяющийся на минуту задумался и затем обратился к угнетенному капралу:
— Читали вы когда-нибудь журнал «Мир животных»?
— Как же, — ответил капрал — явно довольный, что разговор принял другое направление. — У нас в деревне трактирщик себе выписывал. Большой был любитель санских коз, а они у него все дохли, так он письменно спрашивал у редакции совета.
— Дорогой друг, — сказал вольноопределяющийся, — история, которую я вам сейчас изложу, со всею очевидностью вам докажет, что человеку свойственно ошибаться. Господа! Уверен, что вы перестанете там играть в «мясо», ибо то, что я вам сейчас расскажу, покажется вам очень интересным, хотя бы уже потому, что многих специальных терминов вы не поймете. Я расскажу вам повесть о «Мире животных», что поможет вам забыть сегодняшние неприятности и невзгоды воины.
Каким образом я стад в свое время редактором «Мира животных», этого весьма интересного журнала, — это долгое время было неразрешимой загадкой для меня самого. Потом я пришел к тому убеждению, что мог пуститься на такую штуку только в состоянии полной невменяемости. Так далеко завели меня дружеские чувства к одному моему старому приятелю — Гаеку. Гаек редактировал добросовестно этот журнал, пока не влюбился в дочку издателя его, Фукса. Фукс прогнал Гаека в три счета со службы и велел ему подыскать для журнала какого-нибудь порядочного редактора.
