— Посмотрите на этого человека. — начал свою речь полковник, указывая на вольноопределяющегося. — Он пропил, замарал вашу честь, честь вольноопределяющихся, которые готовятся стать офицерами, командирами, ведущими свои команды в бой навстречу славе и опасности. А куда повел бы свою команду этот пьяница? В кабак! Он вылакал бы весь солдатский ром сам… Что вы можете сказать в свое оправдание? — обратился он к вольноопределяющемуся. — Ничего? Полюбуйтесь на него! Он не может сказать в свое оправдание ни слова. А еще изучал классическую философию! Вот уж действительно классический тип! — Полковник произнес последние слова, нарочито медленно и отплюнулся — философ, который в пьяном виде среди ночи сбивает фуражку с головы офицера! Хорошо еще, что это был только какой-то артиллерийский офицер.
В тоне, каким это было сказано, было сосредоточено все презрение и вражда 91-го полка к будейовицкой артиллерии. Вражда была глубокая и непримиримая, своего рода вендетта[42], кровавая месть, которая передавалась по наследству от одного выпуска другому. Горе тому артиллеристу, который попадался ночью в руки патруля пехотинцев, и наоборот. Часто повторялись случаи, что пехотинцы спихивали артиллеристов в Влтаву, как и случаи обратные. Между обеими воинскими частями нередко происходили драки в «Порт-Артуре», «У Розы» и в многочисленных других увеселительных учреждениях южно-чешской столицы.
— Но тем не менее, — продолжал полковник, — за подобный поступок он должен быть наказан в назидание другим, исключен из команды вольноопределяющихся, уничтожен в моральном смысле слова. Таких интеллигентов армии не нужно. Писарь!
Писарь подошел со строгим видом, держа наготове дела и карандаш.
Воцарилась тишина, как в зале суда, когда судят убийцу и председатель провозгласит: «Объявляется приговор…»
Именно в таком тоне полковник провозгласил:
— Вольноопределяющийся Марек присуждается к двадцати дням строгого ареста и после отбытия сего перечисляется в кухню, чистить картошку!
И, повернувшись к команде вольноопределяющихся, полковник скомандовал разомкнуть ряды. Команда быстро разбилась по отделениям и тронулась к казармам. Полковник сделал капитану Сагнеру замечание, что команда недостаточно четко отбивает шаг, и сказал, чтобы после обеда он с ними занялся маршировкой.
— Да вот еще что, чуть было не забыл, — прибавил полковник. — Объявите им, что вся команда вольноопределяющихся по очереди будет посажена на пять дней в карцер, чтобы не забыли своего бывшего коллегу, этого негодяя Марека.
