в Кутной горе. Позднее капитан узнал, что вся история — дело рук некоего зауряд-прапорщика из вольноопределяющихся Зитко. Это он поместил заметку в газеты, так как у него с капитаном Венцелем были свои счеты еще с той поры, когда Зитко в обществе в присутствии самого капитана Венцеля пустился в рассуждения о том, что «достаточно взглянуть на божий свет, увидеть, тучки на горизонте и громоздящиеся вдали горы, услышать рев лесного водопада и пение птиц, и невольно на ум приходит мысль: что представляет собой капитан по сравнению с вечностью? Такой же нуль, как и любой зауряд-прапорщик». Ввиду того что все господа офицеры были в это время вдребезги пьяны, был пьян и капитан Венцель и хотел избить бедного философа Зитко, как собаку. После этого их неприязнь росла, и капитан Венцель мстил Зитку, где и как только мог, тем более что изречение прапорщика Зитка — «Что представляет собой капитан Венцель но сравнению с вечностью» — стало в городе притчей во языцех. «Я его, подлеца, доведу до самоубийства», — сказал капитан Венцель, но Зитко вышел в отставку и занялся философией. С той поры-то майор Венцель и бесится на всех младших офицеров. Даже поручик не застрахован от его неистовств. О прапорщиках и говорить не приходится. «Раздавлю, его, как клопа!» — любит говорить майор Венцель, и беда тому прапорщику, который из-за какого-нибудь пустяка посылает солдата к майору. Только крупные и тяжелые проступки подлежат его рассмотрению, как, например, если часовой уснет на посту у порохового склада, или попробует ночью перелезть через казарменную стену, или попадется ночью в лапы патруля — словом, осрамит честь полка. Я слышал однажды, как он орал в коридоре: «О, господи! В третий раз его ловит патруль. Посадить сукина сына в карцер немедленно; таких нужно выкидывать из полка, пусть идет в обоз навоз возить. Сдался патрулю и даже не подрался с ними! Разве! это солдат? Улицы ему подметать, а не в солдатах служить. Дайте ему жрать не раньше послезавтра. Тюфяка не давать! Да суньте его в одиночку и не давать негодяю одеяла».
Теперь представьте себе, товарищ, что сразу после перевода к нам майора Венцеля этот болван, прапорщик Дауерлинг, погнал к нему на личную явку одною солдата за то, что тот якобы не отдал ему, прапорщику Дауерлингу, честь, когда он ехал на извозчике с какой-то барышней. Ну и крик там, доложу я вам, поднялся, как рассказывали потом свидетели! Фельдфебель из канцелярии батальона удрал в коридор, а; майор орал на Дауерлинга: «Хотел бы я знать — чорт подери! — известно ли вам, что такое личная явка! Личная явка — это не балаган! Как мог он вас видеть, когда вы ехали посреди площади? Вы должны были выучить и запомнить, что честь отдается офицерам, которые попадутся навстречу, а это не значит, что солдат должен вертеть головой, как ворона, и ловить прапорщика, который проезжает посреди площади. Молчать, не перебивать! Личная явка существует не для таких пустых вещей. Если он вам заявил, что не мог вас видеть, так как в этот момент отдавал честь мне, повернувшись ко мне, понимаете, к майору Венцелю, и не мог одновременно смотреть назад на извозчика, с которым вы ехали, то нужно было ему верить. В следующий раз будьте добры не приставать ко мне с пустяками!» С тех пор Дауерлинг изменился.
