Сапер Водичка задумался и через минуту сказал:
— Когда придешь, Швейк, к аудитору, так ты не заврись, а повторяй то, что говорил на прошлом допросе, чтобы мне не попасть впросак. Главное, что ты видел, как на меня напали эти мадьяры. Ведь — что там не говори — мы все это делали с тобой сообща.
— Не трусь, Водичка, — успокаивал его Швейк. — Главное дело спокойствие, не волноваться. Что тут особенного — предстать перед каким-то там дивизионным судом! Ты бы посмотрел, как в прежние годы такой военный суд действовал. Служил у нас на действительной учитель Гераль, так тот, когда всему нашему взводу в наказание была запрещена отлучка в город, лежа на койке, рассказывал, что в Пражском музее есть книга протоколов военного суда при Марии-Терезии. Так там говорится, что тогда в каждом полку был свой палач, который казнил солдат поштучно, по одному терезианскому талеру за голову. Такой палач, как говорится в тех протоколах, в некоторые дни вырабатывал до пяти талеров.
— Само собой, — прибавил Швейк солидно, — тогда полки были больше, и все время их пополняли из деревень.
— Когда я был в Сербии, — сказал Водичка, — так в нашей бригаде вешал чужаков за папиросы любой, кто вызовется: если повесить мужчину — получает десяток папирос «Спорт», женщину или ребенка — пять. Потом интендантство начало вводить экономию, и стали расстреливать гуртом. Со мной служил цыган один, о нем мы долго не знали, что он этим промышляет. Удивлялись мы только, что его всегда на ночь зовут в канцелярию. Стояли мы тогда на Дрине, и вот раз ночью, когда он ушел, кто-то вздумал порыться в его вещах, а у этого хама в вещевом мешке — целых три коробки папирос «Спорта» по сто штук в каждой. К утру он вернулся в наш сарай, и мы учинили с ним короткую расправу: повалили мы его, а Балоун задушил его ремнем. Живуч был, как кошка. — Старый сапер Водичка сглотнул. — Не удавалось нам его задушить — да и только! Уж он обделался, глаза у него вылезли, а все еще был жив, как недорезанный петух. Тогда мы стали разрывать его, чисто кошку: два за голову, два за ноги, и таким манером перекрутили ему шею. Потом надели мы на него вещевой мешок с папиросами и бросили его, где поглубже, в Дрину. Кто станет курить такие папиросы?! А утром стали его разыскивать…
— Вам следовало бы отрапортовать, что он дезертировал, — авторитетно присовокупил Швейк, — что уж он давно к этому готовился: каждый день говорил, что удерет.
— Стоило нам еще об этом думать, — ответил Водичка. — Мы свое дело сделали, а об остальном мы не заботились. Там это было просто: каждый день кто-нибудь пропадал, а уж из Дрины не вылавливали. Премило плыли там по Дрине в Дунай раздутый чужак с нашим изуродованным запасным. Неискушенные, когда в первый раз это увидят, — так их дрожь пробирает, чисто в лихорадке.
