Борьба между разумом и интуицией, между разумом и верой — явление ненормальное. Это конфликт, разрушающий целостность человека! Ибо человек создан двуединым. Человек создан как существо, которое живет и сердцем, и умом. Отбросьте что‑то одно — и образ человека будет искажен. Стоит задача гармонизации: физиологи установили, что этими двумя путями познания и жизни управляют два полушария, и когда сбалансированность между их действиями нарушается, происходит искажение человеческой психики. «Сон разума рождает чудовищ», сон сердца — тоже, и в еще более страшных формах.
Единство воли, разума, чувства в человеке — это идеал, и не только в повседневной жизни, это идеал в познании и в науке. Вот к этому и стремился Ломоносов, постоянно отражая атаки псевдобогословов, которые упрекали его в том, что он пытается проникнуть в тайны природы. Ломоносов иронически писал: «Какой смысл ученым на вопрос о том, как устроено то или иное образование или как происходит тот или иной процесс, отвечать: “Бог так сотворил” — и все». Для него было ясно, что Бог так сотворил, но ведь он хотел знать, как это устроено, как Он сотворил. И Ломоносов считал себя вполне вправе двигаться в своем познании настолько, насколько позволяет разум. И чем больше он проникал в тайны материи, чем больше он их познавал, тем больше приходил к мысли о Творце и Создателе.
Наверное, вы все помните хрестоматийное его стихотворение «Вечернее размышление о Божием величестве при случае великого северного сияния». Ломоносов приводит в этом стихотворении несколько гипотез о том, что такое северное сияние и что вообще происходит с небесными телами. Он говорит, что древние святые отцы, Василий Великий и другие, писали о разуме, который заложен в природе (как мы бы теперь сказали — закодирован в природе), и замечает по этому поводу: а насколько более они имели бы право так говорить, если бы обладали нашими инструментами, нашими теориями, нашими методами! Продолжая мысль Ломоносова, я могу сказать, что от XVIII в. мир продвинулся еще дальше, и Вселенная, которую мы познаем теперь, стала намного более сложной и, следовательно, гораздо более требует объяснения. Ибо чем она сложнее в наших глазах, тем таинственнее ее первооснова.
Одновременно с Ломоносовым жил другой мыслитель, замечательный человек (тоже очень одинокий), странник Божий — Григорий Саввич Сковорода, украинский мудрец. (Кстати, Владимир Сергеевич Соловьев — один из его потомков.) На его гробнице написано: «Мир меня ловил, но не поймал». И в монахи его хотели заманить, и в Академию его брали, но он был вольный человек, отовсюду уходил, скитался со своим мешочком и книгами, писал свои вирши, рассуждения, размышления. Сковорода пришел к мысли, которой не коснулся Ломоносов. Для Ломоносова четкое, ясное мышление, рациональное постижение мира было достаточным для того, чтобы постигнуть последнюю реальность. А Сковорода почувствовал, что этого недостаточно, что нужно иное (он не употреблял слово «интуиция»), что нужен иной — глубокий, духовный подход, что реальность Божья открывается в мире как бы иными путями. И Сковорода уличал, изобличал тех людей, которые, подобно Емельяну Ярославскому
