Соловьев жил в Лондоне, работал в знаменитом Британском музее, изучал древние тексты, старинные мистические учения (Якоба Бёме и других). И во время напряженнейшей работы в библиотеке он вдруг увидел лицо, то самое женское космическое лицо, которое явилось ему в университетской церкви, когда ему было восемь лет. Это особый опыт. Соловьев пытался описать его в стихотворении «Три свидания». Стихотворение написано с иронией, с самоиронией, потому что он был человеком чутким, целомудренным и ранимым. Несмотря на все свое остроумие, несмотря на то, что он, казалось, был закован в какие‑то латы, — на самом деле душа его была странницей, она очень зябко чувствовала себя в холодном мире. И когда он говорил о самом дорогом для себя, он намеренно говорил об этом с иронией.
А говорить так было о чем. Владимир Соловьев решил, что в Египте, в древнем отечестве мистерий, великих религий, гностической теософии, он увидит все то, что составляет Душу Мира. И вот однажды в Каире он уходит из гостиницы и бредет по голой каменистой пустыне в цилиндре, в своем европейском платье, бредет наугад и попадает в руки бедуинов. Он сам не мог сказать, куда он шел… Он заснул на холодной земле и, когда проснулся, вздрогнув, вдруг увидел (в тот момент, который называют фазовым состоянием, когда человек переходит от сна к бодрствованию) другой мир, совсем иной. Как будто бы с окружающего его мироздания сняли пелену. Вот почему он писал в одном из своих стихотворений: «Милый друг, иль ты не видишь, что все видимое нами — только отблеск, только тени от незримого очами?». Это было его главное внутреннее переживание.
Тогда, в Египте, он был уже сознательным христианином. Более того, в эти юные годы у него возникает смелое и совершенно отчетливое решение: создать систему, в которой вечная истина христианства была бы изложена на языке современной ему философии и науки. Возможно ли это? Возможность этого он видел в самом своем методе. Соловьев начал писать книгу «Философские начала цельного знания»; он не отбрасывал в ней ни науку, ни технику, ни экономику, ни метафизику, ни богословие — все это выстраивалось в огромное синтетическое целое. На элементарном уровне — научные знания: экономические науки, естественные науки; потом отвлеченное знание — метафизика; и наконец, мистическое знание. Все переплетается, как в самом человеке! В человеке живет вещественное, телесное, биологическое, в нем живет отвлеченная мысль, и в нем живет нечто иное, глубинное, интуитивное, что порождает силу, именуемую верой. А вера есть способность человека воспринимать Божественное Откровение.
