— Даже президент Кеннеди знал, что с журналистами лучше не ссориться, — вмешался Максим.
— Вот потому он плохо кончил. Это ваше безобразие?
— Да, мое!
— Так уберите его поскорее.
Максим упаковывал сумку не спеша и игриво поглядывал на мрачную хозяйку стола. Он в общем предполагал, что в библиотеках работают не Джины Лоллобриджиды и Мерилин Монро, но не до такой же степени. Если бы не яркая цветастая шаль в русском стиле, девушка слилась бы с книжными шкафами и полками, он бы ее просто не заметил.
— А вы всегда такая сердитая? — спросил Максим и улыбнулся широко и обаятельно. Обычно эта улыбка стреляла в десятку. Сейчас он попал в молоко.
— Нет, только когда сталкиваюсь с непроходимыми идиотами, вроде вас.
— А вы всегда судите столь поспешно о незнакомых людях?
— О людях — нет.
— Что же вы меня и за человека не считаете? Обидно, право.
— Отчего же, у нас журналисты теперь любят правду.
— Да, а еще любят задавать вопросы. Как вас зовут?
— Дурацкие, как правило, вопросы.
— Ну, это зависит от ответа. Впрочем, могу угадать. Вас зовут Нина, имя грузинское и очень вам подходит. Вы такая вспыльчивая. А меня зовут Максим.
— Имя латинское и совершенно вам не подходит, вы такой маленький.
— Зато сердце у меня большое. И я от всего сердца прошу вас простить меня за вмешательство в ваши дела. Я случайно слышал ваш спор с Матвеем Сергеевичем.
— Так вы еще и подслушиваете. Похвально.
— Ну вот, кое-какие мои таланты вы уже признали. Ну, а остальное дело времени.
— Я готова признать вас вторым Гиляровским, если вы немедленно освободите меня от своего присутствия.
— Вы уверены, что в вашей семье в древности не было тиранов и деспотов, вы смотрите так грозно, может быть, вы побочная внучка Ивана Грозного?
— Нет, я побочная внучка Лукреции Борджиа.
— Значит, вспыльчивость у вас от французских предков.
— Пойдем, Максим. Ты, кажется, хотел еще узнать об известных письмах Толстого.
— Заодно просвети мудрейшего насчет происхождения Борджиа, — смиренно посоветовала вслед уходящим молодым людям Нина.
— Избави Бог от некрасивых и смиренных женщин, — пробормотал Максим, почему-то почувствовавший себя оплеванным.
— Ну не такая уж она смиренная, и вообще, действительно, нехорошо оккупировать чужой стол, я еще не сказал ей, что ты в ее бумагах рылся.
— А что, это тоже «нехорошо»? — спросил Максим, давно сменивший понятия «хорошо-плохо» на «нужно или нет». Поэтому мягкое замечание лохматого библиотекаря показалось ему странным.
