Ее высочеству нужна была красная витая шелковая тесьма в итальянском стиле, чтобы обшить ею накидки, которые мы должны были носить на маскараде. И еще три гросса[74] более коротких готовых шелковых шнурков, чтобы подхватывать рукава, повязывать плащи, закреплять шляпы, шнуровать ботинки — и не только для пантомимы, но и на каждый день. Кроме того, требовались пуговицы, обтянутые синим шелком, и шелковые сетки для волос с золотой нитью.
— А король придет на представление, в котором будет участвовать принцесса? — спросил меня неугомонный ученик.
Я не ответила, надеясь, что Рейф — так, кажется, его звали — оставит эту тему. В конце концов, я гораздо выше его по положению: я служу принцессе, а он — представительнице гильдии ремесленников. Но юноша не отставал:
— Я слышал, будет еще и турнир. Как вы думаете, его откроет сама королева? Или ее «заместительница», которая так часто на праздниках сидит рядом с королем?
Я резко повернулась к нему лицом, вне себя от гнева. Меня больше рассердило даже не само предположение о том, что король имеет любовницу, а то, что простой слуга больше знает о раздоре между королем и королевой, чем их собственная дочь.
— Вам следует попридержать язык! — гневно бросила я. — Вы забываетесь!
Парень должен был бы смутиться. Я бы не удивилась, если бы он испугался. За любое публичное высказывание о частной жизни короля могло последовать весьма суровое наказание. Вместо этого он засмеялся. Смех у него был приятный, звонкий, но не раскатистый, как у его величества. Не походил он и на жеманное хихиканье, которое издавали некоторые придворные, дабы показать, что они разделяют веселье своего повелителя.
— Я говорю не больше других, мисс. Ухаживания короля за Анной Болейн давно стали притчей во языцех в Лондоне, равно как и его желание развестись с королевой.
«Интересно, он действительно такой храбрый или просто глуп?» — подумала я. Пока я, прищурившись, разглядывала его, тщась найти ответ на этот вопрос, он лишь широко улыбался мне в ответ, не отводя взгляда. В глубине его темно-карих глаз заплясали искры, а мне вдруг стало трудно дышать. «Наверное это оттого, что я его презираю», — сказала я себе и огляделась по сторонам, чтобы сосредоточить свое внимание на чем-нибудь другом.
Тут я поняла, что никто в гардеробной не обращает никакого внимания ни на меня, ни на Рейфа. А почему бы не воспользоваться моментом и не выпытать, что еще он знает? Я смело (возможно, даже слишком смело) сделала шаг к нему и, понизив голос, спросила:
