В городах крупные и мелкие торговцы, значительное число равнодушных, заинтересованных в том, чтобы политические смуты стихли, лучше понимают причины шумихи, которая нас оглушает; они отлично видят, что, если бы не так много людей хотели поделить между собою Республику, все бы сразу наладилось. И это возмущает их еще больше. Они тоже долго пожимали плечами. Итак, весь шабаш начинается снова! Г-н Гамбетта опять недоволен. Чего же он хочет? Дайте ему все, чего он хочет, и пусть он оставит нас в покое! Вслед за тем начинается страшный кошачий концерт несогласных! Выдержать его нет никакой возможности, приходится затыкать уши и затворяться у себя в комнате. Но теперь нельзя уже быть безразличным. В самом закоренелом скептике, в самом терпеливом человеке поднимается ярость против несмолкающего уличного шума.
Замолчите же, или мы сойдем вниз!
Да, замолчите, хватит! Мы устали от собственного равнодушия, устали выносить столько крикливого ничтожества во имя спасения нации. Мы хотим Республики, но хотим ее сию же минуту, без всех этих канительных церемоний, без этого нескончаемого банкета, на котором каждый из вас принимается пить и есть, прежде чем сама страна садится за стол. Какое нам дело до г-на Ферри, который ухватил лакомый кусок, и до г-на Флоке, который намерен сменить г-на Ферри и г-на Шаллемель-Лакура, одного из чиновников Гамбетты, который с сегодняшнего дня готовится задушить Флоке! Уж коли им в конце концов все равно предстоит пожрать друг друга, лучше бы с этого и начинали: за два приема один проглотил бы другого и очистил место. Щелкнут несколько раз зубами — глядишь, и Республика.
Практичен ли такой способ? Мне это все равно! Повторяю, никакого готового выхода из положения у меня нет. Есть только негодование человека правдивого, которого вся политическая комедия нашего времени в конце концов вывела из себя. Я выступаю в качестве наблюдателя, не больше. Неверно, что здесь речь идет о принципах. К тому же неправда, что все эти господа пекутся о нашем счастье, правда только, что собственная персона значит для них больше, чем Франция, и если они хотят Республику, они хотят ее для себя. Может быть, и вообще все правительства таковы. Надо только, чтобы правительство, если уж оно живет за счет страны, жило тихо и мирно. Пожирайте друг друга как положено, или еще один переворот, — и мы восстанем.
Как же так! Нас тридцать пять миллионов мирных людей, людей доброй воли, и мы позволяем досаждать нам какому-то миллиону сомнительных личностей, которые пользуются нашей кротостью! Да я еще слишком широко размахнулся, допуская, что политика кормит или забавляет миллион французов.
