– Ой, перестань, – поморщилась Берта. – Когда меня твоя рыбалка волновала? Если меня что и беспокоит, так это то, что вы спросонья шибаете дверью так, что стёкла дрожат. Будете выходить утром, придержи входную дверь. Ага?
– Ага, – согласился Ит. Подхватил с табуретки пустую авоську, проходя мимо Берты прикоснулся губами к её виску и тут же получил встречный поцелуй, в щёку. Еле заметно улыбнулся и вышел в тёмный коридор.
…Как-то вот так оно выстроилось за все эти годы… Тайные, не всегда объяснимые движения рук, симфония прикосновений, никому постороннему незаметные кодовые знаки, которые складываются в предложения, в слова, в какой-то свой, никому иному не понятный язык тел, сосуществующих в едином пространстве и с годами словно бы сросшихся, сроднившихся…
Когда Берта на одном из домашних вечеров с чувством и выражением прочла для собравшихся статью из БСЭ, которая называлась «полиандрия», все в результате хохотали, как ненормальные – столь далека была эта нелепая сухая коротенькая статья от реального положения вещей в их семье.
На самом деле их диалог выглядел примерно следующим образом.
– Я лягу пораньше, неважно себя чувствую. Когда ты приедешь вечером, скорее всего буду уже спать.
– Ну и правильно, отдохни.
– Будь осторожен.
– И ты…
Выходя из квартиры, Ит услышал, как Скрипач что-то торопливо объясняет Берте, а та соглашается.
Значит, срослось.
Ну и слава богу…
* * *
Четверо суток они обсуждали то, что нужно делать дальше. Четверо суток Ит, у которого вдруг обострилась до невиданных масштабов всегдашняя паранойя, возил их на лодке то туда, то сюда – он почему-то снова начал бояться слежки и нервничал всё больше и больше. В результате обсуждения происходили каждый раз в новом месте – от перепаханного поля где-то за городом до полянки в Измайловском парке. Два совещания из четырёх проходили под проливным дождём, но Ит был неумолим, и они отступили, спорить с ним в этой ситуации оказалось себе дороже.
Берта от поездок ужасно уставала, но держалась так, что любой мужик бы от зависти удавился, вот только по ночам едва не плакала от боли, и ночами они со Скрипачом спали мало и урывками – постоянно бегали к ней проверять, как дела.
Спать в своей комнате она им не разрешала ни под каким видом. И Скрипач, и Ит знали: она презирает слабость, и свою собственную расценивает как вызов непонятно кому. Ей не хотелось, чтобы они смотрели на неё в такие моменты – и они старательно делали вид, что не замечают. Не замечают того, чего она не хочет замечать сама.
