— Ванька! — донесся из-за дверей голос приказчика.
— Вот и началась твоя служба, — вздохнул Ипатыч. — Проворь!
Ванька выскочил в коридор и тотчас услышал свой первый приказ:
— Беги к привратнику и спроси: будет ли к обеду Николай Угодник?
Ванька сорвался, было, к выходу, но затем остановился и замер, как вкопанный.
— Ты чего, ядрена вошь, застыл? Аль столбняк хватил?
— А зачем зазря бежать, дядька Федор? Николай Угодник по обедам не шастает, он на иконе сидит.
— Ты глянь на него, — рассмеялся приказчик. Смекнул-таки. Выходит, не дуралей. Меня ж больше дядькой не зови. Я для тебя — ваша милость. Уразумел.
— Уразумел, ваша милость.
— А коль так, выйдем во двор. Видишь у повети[9] груду расколотых дров? Собери в поленицу, и чтоб стояла, как Преображенский[10] солдат на часах.
Про Преображенского солдата Ванька, конечно же, ничего не знал, но спрашивать приказчика не стал, так как не раз помогал отцу собирать поленицу — «ни горбату и не кривобоку».
Ванька не успел выложить и трети поленицы, как к нему подошел Митька Косой.
— Дело к тебе есть, Ванька. Сбегай в кабак и принеси штоф водки.
Ванька пожал плечами.
— И рад бы, но Федор Калистратыч, сам видишь, на другое дело поставил. Да и дорогу в кабак я не ведаю.
— Дорогу в кабак не ведаешь? — насмешливо ощерил губастый рот Митька. — Да на Москве нет человека, кой бы кабаки не ведал. Самый ближний от нас у Мясницких ворот. Дуй!
— Не могу, — уперся Ванька. — Допрежь поленицу выложу.
— Ах, ты сучонок! — закипел Митька и с силой пнул сапогом уложенные дрова, да так, что они рассыпались. — Ты что, хочешь моим недругом стать? Беги в кабак, сказываю!
Ванька вспомнил слова Ипатыча: «Лучше с ним не связываться», и он взял гривенник.
— Две деньги сдачи принесешь. Не задерживайся!
Не успел Ванька добежать до кабака, как увидел смешную картину: двое дюжих молодцов выкинули из питейного заведения совершенного голого мужика.
— Изрыгай в лопухи свою блевотину.
Питух был мертвецки пьян.
Подле кабака толпились бражники: кудлатые, осовелые; некоторые, рухнув у крыльца, спали непробудным сном, другие ползали на карачках, тужась подняться на ноги.
Кабак же гудел. За грязными, щербатыми, залитыми вином столами сидели питухи. Сумеречно, чадят факелы в поставцах, пляшут по закопченным стенам уродливые тени.
Смрадно, пахнет неистребимой кислой вонью, пивом и водкой. Меж столов снуют кабацкие ярыжки: унимают задиристых бражников, выдворяют вконец опьяневших на улицу, подносят от стойки немудрящую закуску, медные чарки и оловянные стаканы, косушки
