«Чего это Шарав так быстро скакал? Небось из сомо́на[45] едет», — посмотрев на его взмыленного коня, подумал Тугэлдэр и стал прислушиваться к разговору.
— Ну, что нового, Сандаг? Ч-что х-хорошего? — невнятно пробормотал Шарав. Было видно, что он опять пьяный.
— Куда ты ездил?
— В сомон.
— Ну, и что там хорошего?
— В кооперативе разных товаров полно… Да вот… — начал Шарав, но, взглянув на Тугэлдэра, замолчал и сильнее задымил трубкой.
— А насчет сына как? Согласился? — спросил Сандаг.
Шарав отрицательно покачал головой.
— Я-то думал, директор школы — человек ученый, степенный. А он ветрогон какой-то. Ему плевать, что другому трудно. Я к нему и так и сяк — посочувствуйте, дескать, ведь в хозяйстве работать некому, не могу я мальчишку послать в школу. А ему хоть кол на голове теши, уперся — и все. Обязан, говорит, и точка. Ох и разругался же я с ним! Но все равно будет по-моему. Не отдам я мальчишку! Кто в хозяйстве за него будет работать, директор школы, что ли?
— Послушай, Шарав, — заговорил Сандаг, — так нельзя. Наши дети должны учиться. Сейчас времена другие. Не будем учить их — останутся такими же темными, как мы. Ну разве это дело? Я в этом году обязательно отправлю своего сына, отправь и ты Зорига. Ученье для человека — счастье. Как же можно отнимать его у наших детей.
«Значит, точно, — обрадовался Тугэлдэр. — Я еду в школу. Эх, если бы и Зорига отпустили! Неужели Шарав не послушает отца?»
Но Шарав, сердито сощурив глаза, раздраженно ответил:
— «Счастье, счастье»! В чем счастье-то? То ли дело в старое время. Выучится, бывало, человек, становится ламой. А потом и того выше. А сейчас что? Чему их научат? В бога не верить? Греховодничать?
Сандаг покосился на своего собеседника.
— Ты это спьяна, что ли? — сдерживая возмущение, сказал он. — Или и вправду: что у трезвого на уме — у пьяного на языке? Мы вот и в бога и в святость лам верили. А много они нам помогли? Много мы видели счастья?
Шарав смутился, но сдаваться не собирался.
— Это у тебя сын и хороший и умный, вот ты его и учи. А Зориг тупой, его учи не учи — все одно толку не будет.
— Нехорошо так говорить о своих детях, — укоризненно покачал головой Сандаг.
Шарав смутился еще больше. Выпучив для вящей убедительности глаза и глядя по очереди то на отца, то на сына, он принялся оправдываться:
— А что? Правду я говорю! Зориг — совсем глупый. Ну кто, скажи, во время пастьбы овец забирается в пещеру и спит? И все у него так. Если на него не кричать, толку не будет!
