— От Бальзака?
— От рубля, — сказал Ящик, не поддерживая ее веселого настроения. — Смейся, смейся… А потом он над тобой посмеется…
— Кто?
— Век, — бухнул Ящик. — Рано или поздно посмеется.
— Обязательно? — теперь она спросила его серьезно, вроде бы перестав считать дураком.
— Обязательно. Мир поумнел, Наденька. Все встало на место. Люди потрезвели.
— Оттого и пьют больше, чем пили?
Степан долго хохотал, булькая, как будто из его выпуклой груди, как из бочки, вырывались пузыри.
— Оттого! Правильно! Точно! Все им сделалось яснее, для приятного настроения не хватает ни слов, ни снов. Что делать? Надо взять в себя спиртного, чтобы взор затуманился! И берут!
— Для чего?
— Я ж сказал… Для поэзии! Человек всегда стремится вверх.
— Угу. Отрывается от земли, — усмехнулась Надя.
— Но зачем отрываться? — спросил Ящик. — Лучше в этом видеть…
— Поэзию? — перебила Надя.
— Угу.
— В автомобиле?
— Во всем. В земной жизни, — твердо сказал Степан. — Другой не будет.
Надя помолчала, а он добавил помягче:
— Тебе далеко ходить не надо. Погляди на родителей. Зачем-то ведь жили старики!
— Они еще живут!
— Нравится тебе, как они устроили жизнь, как ты живешь благодаря их заботам, между прочим?
— Не нравится! — вспыхнув, крикнула Надя.
— Нравится. Не нравится, как это звучит — дом, автомобиль, цветной телевизор, — терпеливо продолжал Степан, — а один их не сотворяет, другой сотворяет… Из любви, между прочим. Поимей это в виду.
— Спокойной ночи. — Надя стала искать ручку на дверце, чтобы открыть ее.
— Вопрос ясен, — сказал Степан, чинно вылез, обошел автомобиль и открыл ей дверцу, как джентльмен. — Я подожду!
Надя рассказала об этом Алеше и вдруг закончила:
— Он считает, что Анка скоро вернется!
— Да?
Даже писем от нее все не было.
Правда, Алеша теперь все дни проводил на стройке и редко видел Верхового, а при встречах Верховой скрипуче, в тон звукам своего велосипеда кричал:
— Пишет!
Он был добрый мужик и не давал людям терять надежды.
Иногда с этажей корпуса, где он работал, Алеша смотрел на отдаленное место, занятое слободкой, будто вдруг мог увидеть там Анку. Первым узнавался старый дуб, который они называли ее, Анкиным. «У твоего дуба», — говорил он, не думая, что скоро это придется вспоминать. Вон та серая туча — округлая вершина дуба у распоповских ворот…
Здоровенный дуб, раскидистый… Корни его, как насосы, иссушали землю, и под дубом ничего не росло, ни одной травиночки. Падали с ветвей желуди, свиньи жрали их, мальчишки пуляли желудями из рогаток в птиц, населявших дебри дуба, — крона его была, как роща, и все ветки в заплатах птичьих гнезд. По коре ползали жуки-рогачи, на листьях гусеницы свивали коконы… Не дерево, а целое государство! А под листьями зрели вишневые шишечки, из которых можно было делать чернила. Они с Анкой делали…
