Деникин. Единая и неделимая | страница 2
Донцов, не разбираясь, тоже посчитали «предателями» и отгоняли прикладами от судов. «Самостийник, мать твою, воевать не хотел, пшел вон! Щас красные одарят тебя свободной Кубанью».
Командующий Донской армией генерал-лейтенант Владимир Сидорин еле выбил несколько пароходов для казаков, на которые сумели втиснуть лишь крохотную часть от почти стотысячного потока станичников, их жен и детей, уже познавших счастье большевистского «расказачивания». Английские миноносцы смогли взять на борт еще немного с условием — никакого оружия (суда ведь королевского флота) и минимум личных вещей, никаких гражданских лиц, только военных. Англичане придирчиво вглядывались в лица, выискивая тифозных и безжалостно отсекая откровенно больных и просто подозрительных.
Штаб армии и атамана Африкана Богаевского едва разместили на вспомогательном крейсере «Цесаревич Георгий». Пристани «Стандарт», «Эстакадная» (оба яруса), РОПИТ были наглухо закупорены осатаневшими донцами. Только что они потеряли Дон, теперь понимали, что теряют надежду. Сил не оставалось даже на причитания, только на отчаяние.
Калмыков не взяли вообще. Они обнимали верблюдов, жались друг к другу семьями и воем выли, не понимая, как теперь жить, если всегда была степь, а теперь кругом одна вода и смерть. Верблюды им очевидно сочувствовали, но взирали на происходящее из-за длиннющих ресниц по-восточному индифферентно.
В порту за колючей проволокой с ума сходила оставленная на произвол судьбы толпа беженцев, гражданских лиц и бросивших оружие военных (без оружия не брали на суда — приказ главнокомандующего). Даже те, кто имел право на эвакуацию, просто не смогли пробиться к соленому морю через море людское. Из-за небывалого наплыва беженцев город-порт был попросту парализован и стал неуправляем. Сыпной тиф и испанка косили всех. На раненых никто вообще не обращал внимания. В теплушке санитарного поезда от тифа и холода скончался забытый всеми командир 2-го офицерского Дроздовского полка полковник Владимир Румель. Когда на него случайно наткнулись мародеры, крысы уже успели объесть обе его щеки. Здесь же от сыпняка умер и знаменитый думский депутат, основатель черносотенного «Союза русского народа» неистовый Владимир Пуришкевич, один из убийц Григория Распутина.
Люди орали, рвали узлы с нехитрым скарбом, пили из бутылей самогон и дорогущее шампанское, били пустые склянки тут же о причал. Всклокоченный скрипач жалобно водил смычком по струнам, разрывая душу похлеще орудийных залпов. Бились в истерике дети, причитали женщины, кто-то кого-то лупил смертным боем, с кого-то снимали шубу, из взломанного пакгауза растаскивали ящики с союзническими консервами, ящики с вином, раскурочивали цистерны со спиртом, вагоны с мануфактурой, разводили костры и здесь же поглощали съестную добычу, сновали пронырливые карманники — никто ни на кого уже не обращал внимания. Всю эту апокалипсическую картину покрывало смрадным дымом от горящих огромных нефтяных цистерн. Пламя перекидывалось на склады, один из крупнейших в Европе элеваторов. Анатолийский ветер этому способствовал. Ариадна Тыркова, как ее называли — «единственный мужчина» в ЦК партии кадетов, оставила такую запись в дневнике: «Как описать Новороссийск? Кадеты… беженцы, вши, больницы… Норд-ост. Люди перестали мыться. Нет белья. Спят на столах. Болтаются подошвы… Столкнуло всех на край бездны… Власть развалилась. Никто даже не знает, кто теперь начальство, где оно и как его зовут».