У женщин не было иных разговоров, кроме как о высоких, смуглых солдатах, с длинными сухими ногами; об их кнутах, смазанных салом…
Никто не видел, как солдаты вошли в деревню, никто не заметил, как они очутились у дома старосты; казалось, они появились из-под земли. Но едва они расположились перед домом старосты, как соседняя улица наполнилась людьми, которые с любопытством смотрели на прибывших и делились впечатлениями. Люди вытягивали шеи, стараясь получше рассмотреть их. Слухи распространялись по всей деревне с невероятной быстротой.
Не было глашатая, и стража не будила людей по ночам; но в мгновение ока все узнали: горе тому, кто выйдет за порог своего дома после заката, скот должен пригоняться с пастбищ до захода солнца; никто не имеет права зажигать огня в своей хижине. Ужинать и ложиться спать крестьяне должны в темноте. Горе тому, кто не выполнит этого.
Люди узнали об этом, и в деревне воцарилась тишина, как за едой после целого дня поста в рамазан. Каждый понимал, что не в состоянии разобраться в происходящем, соседи собирались группами; единственная в деревне кофейня стала средоточием различных слухов и предположений. Люди были настолько ошеломлены, что отказывались верить всему услышанному.
Даже сумасшедшему не могла бы прийти в голову мысль, что деревня должна укладываться спать сразу после заката солнца, что люди не должны слушать призыва на молитву ни вечером, ни утром. Все жестикулировали, говорили разом, голоса звучали возбужденно. Посетителей в кофейне становилось все больше. Женщины и девушки плотнее припадали к окнам, стараясь увидеть, что творится на улице, затем стремглав бежали к более осторожным соседкам и подругам, которые сидели в своих домах, охая и стеная. Споры в кофейне то затихали — посетители принимались за чай, — то разгорались вновь.
Своим хриплым голосом Джума сказал так громко, что все присутствующие ясно услышали его слова:
— Клянусь пророком, я выйду из дому в полночь и плюну в рожу всякому, кто попытается меня остановить.
Хамид ас-Саиди, который торговал кулинарными изделиями в базарные дни, вкрадчиво произнес:
— Не бахвалься… а то попробуешь кнута.
Все громко рассмеялись, когда Шаабаи ударил себя в грудь кулаком и тоже воскликнул:
— Клянусь пророком! Я также согласен рискнуть, если даже и получу десяток ударов кнутом от этих черных дьяволов!
Абд аль-Фашшах, не обращая внимания на его пылкие слова, вылил ему на затылок немного воды. Шаабаи вздрогнул и умолк. Шум и смех усилились.
