И каков государственный деятель, таков и полководец. Военные походы Мольтке — это методично просчитанные, тщательно взвешенные операции. Битвы Фридриха, за некоторым исключением, это стратегические импровизации, и нередко отчаянный риск. Это придавало им — когда все проходило гладко — особенный блеск; но не всегда все проходило гладко, и когда дела были плохи, то последствия были ужасающими. После Кунерсдорфа [38] (1759 год) положение Пруссии было едва ли менее отчаянным, чем через 47 лет после битвы под Йеной. Почему государство после одного поражения развалилось, а после другого нет — это интересный вопрос, к которому мы еще вернемся. Личные заслуги Фридриха повинны в этом лишь частично.
И все же пусть даже частично. Титул "Великий" он по праву заслужил лишь в во время длинных и страшных трех последних лет Семилетней войны, но не гениальностью, а силой характера. Что явил Фридрих миру и потомкам в эти годы — это представление чрезвычайной стойкости, гибкости и непоколебимости при полном отсутствии всякой надежды; безграничное стоическое умение переносить тяготы, даже омертвелость души, о которую разбивались все удары судьбы. Этот король, который начал свое правление как легкомысленный "баловень судьбы" (его собственное выражение), в несчастьях показал самообладание индейцев на пыточном столбе. В этом есть его истинное величие. То, что его личные качества в конце концов были вознаграждены спасительным подарком судьбы — сменой правителя на русском троне и сменой союзника, нисколько их не умаляет.
Однако пришло время несколько ближе рассмотреть историю Семилетней войны. Эта война, блистательная жемчужина "Славы Пруссии", настолько раздута позднейшими легендами, что едва можно разглядеть истинный ход ее событий. Немцы 20-го столетия в обеих мировых войнах ориентировались на эту легенду — с печальными последствиями, как мы знаем. Это еще одна причина, по которой следует прояснить, как было на самом деле.
Для начала предыстория. Началу войны предшествовало нечто, что современники назвали "дипломатической революцией", и что было калейдоскопической сменой традиционных союзов. Толчок этому процессу дала Пруссия. Свой захват Силезии она проделала в союзе с Францией — в союзе, в котором, как мы видели, конечно же отсутствует то, что ему подходит, — и с тех пор французско-прусское сотрудничество стало постоянным. В своем политическом завещании 1752 года Фридрих написал: "В особенности с приобретением Силезии наши современные интересы требуют, чтобы мы оставались в союзе с Францией и равным образом со всеми врагами правящего дома Австрии. Силезия и Лотарингия — это две сестры, с которыми вступили в брак более взрослая Пруссия, более юная Франция". Этот союз вынуждает к одинаковой политике. Пруссия не должна равнодушно смотреть, что Франция теряет Эльзас или Лотарингию, и диверсии, которые Пруссия может предпринять в пользу Франции, будут действенны, поскольку они несут войну тотчас же в сердце наследных земель Австрии". Диковинно это читать для тех, кто хочет приписать Пруссии 18-го века т. н. "немецкое призвание", но в качестве политического расчета описанное выше полностью очевидно — пока оно оставалось наряду со старым французско-австрийским соперничеством.
