Здесь прихожане – дети праха
И доски вместо образов,
Где мелом – Себастьяна Баха
Лишь цифры значатся псалмов.
Или вернуть Венецию от туристского Каналетто к кристаллическому Карпаччо:
Тяжелы твои, Венеция, уборы,
В кипарисных рамах зеркала.
Воздух твой граненый. В спальне тают горы
Голубого дряхлого стекла.
Или сыграть в теннис, превратив агон в танец:
Он творит игры обряд,
Так легко вооруженный,
Как аттический солдат,
В своего врага влюбленный.
Бесценными эти партии делает дар мгновенного, как инфаркт, выбора слов: одно бесспорное прилагательное заключает целую историософию. Мандельштам, опуская очевидные для него звенья, писал спорами смысла и называл вылупившиеся строчки диким мясом поэзии. Его стихи – гирлянда желудей, каждый из которых – эмбрион с энтелехией, самовозрастающий логос, как, кривляясь, говорил другой магистр Игры – Веничка Ерофеев.
Такие стихи – даже не цветы, а пыльца культуры, но собрать ее – участь гения. Между тем Игра в бисер требует многого, но доступного. К тому же, кастальцы, пишет Гессе, исповедуют полный отказ от создания произведений искусства. Романы и стихи нуждаются в творце, Игра – в исполнителе. Гроссмейстеры не выдумывают шахматы, они в них играют. Это значит, что игрецы не создают культуру, а исполняют ее. И, кажется, я знаю – как, ибо играю в бисер с детства.
Пожалуй, я всегда догадывался о том, что скрывал Гессе под Игрой в бисер, но только сейчас прогресс окончательно убедил меня в этом.
Человек, как говорил Бердяев, победил природу, чтобы стать рабом машины.
– Освободиться от нее, – добавим мы, заметив, как ослабевают наши интеллектуальные мышцы, – может только человек читающий.
Каждый день мы отдаем компьютеру все, без чего готовы обойтись: письмо и счет, факты и цифры, прогноз и совет. И с каждым отступлением становится все важнее найти, определить и защитить то, чего не заменить компьютеру. Его могут научить писать, но не читать – так, как умеют кастальцы: их Игра в бисер и есть чтение.
Всякий читатель – палимпсест, сохраняющий следы всего прочитанного. Умелый читатель не хранит, а пользуется. Но только мастер владеет искусством нанизывания. Его цель – не механический центон, а органическое сращение взятого. Он читает не сюжетами и героями, а эпохами и культурами, и видит за автором его школу, врагов и соседей. Нагружая чужой текст своими ассоциациями, он втягивает книгу в новую партию. Включаясь в мир прочитанного, она меняет его смысл и состав. Игра в бисер – тот же теннис, но с библиотекой, которая рикошетом отвечает на вызов читателя. Успех партии зависит от того, как долго мы можем ее длить, не выходя за пределы поля и не снижая силы удара.
