– Я не хочу никому врать. Я хочу просто его увидеть.
– И что это даст?
– Просто посмотреть на него. Понять, так ли сильно ему больно, как мне кажется, или еще больнее. Посмотреть так, чтобы взять часть боли на себя. Освободить его. Попросить прощения.
Выдох.
– Не надо просить прощения. Если увидишь, лучше улыбнись. Улыбнись тем, кто даст вам эту встречу. Никто вам двоим в этом мире ничего не обещал. Никто вам ничем не обязан, но вы обязаны друг другу… – …и наделили друг друга невидимыми черточками, и даже если мы не встретимся, даже если не встретимся, все равно у меня останутся от него эти пять лет. Я стала похожей на него, даже брюки одергиваю, как он. Я выросла с ним, мы обменялись чем-то, и это навсегда. Как инь-ян. Он часть меня. И я часть его. И даже если мы никогда не встретимся…
Боже, что я говорю. Я никогда бы не могла представить… Но сейчас у меня нет сил притворяться, играть, делать вид, что все в порядке.
Выдох. Мне легче.
– Современная литература, да, что-то такое декларирует. Но ты меньше читай, больше спи. Отдыхать тебе надо.
– Но это так странно звучит…
– Что?
– Что я тоже часть его.
– А что в этом такого? Вы были вместе пять лет, весь период формирования личности. Ты тоже во многом повлияла на него. Твои амбиции…
– Не говори так, пожалуйста. Ты не представляешь, как я себя за это ненавижу. За эту чертову гордыню. Если бы не все это, он был бы здесь.
– Перестань. Ну не надо, будь сильной девочкой. Георгий ведь любил сильную девочку, правда?
– Правда.
– Держи себя в руках.
Я пытаюсь, правда пытаюсь. Когда я выливаю все это, наболевшее, мне, может, легче. А параллельно в голове крутятся мысли. Вереница несвязанных суждений. Например, что Розанов писал крупные формы, а его никто не читал – и до сих пор в Ленинской библиотеке есть его труд с частично неразрезанными страницами, и это притом, что прошло почти сто лет.
Мы все привыкли к зарисовкам, так что это не совсем правда – про клиповое сознание, возникшее в девяностые. Теперь это искусство – уместить идею, оформив и повязав бантиком, в короткую форму.
– Я же тоже… Немножко меня есть и в нем. И если ему очень больно, то и мне больно. И эти пять лет – мои лучшие пять лет.
– Вот и постарайся ему помочь – мысленно. Передавай мысли на расстоянии. Пусть ему будет легче, вы же были близкими людьми.
– Да, я попытаюсь.
Слишком много слов – никому не интересно. Мы все слишком больны. Можно ведь просто сказать: «Я умираю». И это факт – исчерпывающий. Никому не нужна наша предсмертная агония.
