В хату вернулись лишь два солдата. Третий остался дежурить у землянки.
Гитлеровцы достали консервы, хлеб, вареные яйца, поставили на стол флягу.
Дед Григорий оживился.
— А самогончику не угодно? — деланно заискивающе спросил он. — Самый настоящий первач.
— Это хорошо, — согласился солдат, а его напарник повторил слово, смысл которого ему, видно, был понятен: — Перватш.
Дед вышел во двор и через минуту вернулся с двумя бутылками. Он не донес их до стола: одну тут же выхватил немец. Он приложился к горлышку и сделал большой глоток. Его глаза моментально округлились и налились слезами.
— О-о! — только и мог произнести он. А когда перевел дыхание, проговорил, одобрительно качая головой: — Зер гут, зер гут!
Через час немцы были уже пьяны.
Один из них уснул прямо за столом, уронив голову на яичную скорлупу. Второй несколько раз пытался петь, что-то рассказывал деду и, наконец, едва добравшись до лежанки, грохнулся на нее и захрапел.
Дед Григорий, чтобы убедиться, крепко ли спят солдаты, потряс за плечо одного, другого.
— Готовы, — определил он. — Ну а теперь за дело. Надо поторапливаться. До рассвета каких-нибудь часа два, вам надо подальше уйти от хутора.
— А как же быть с третьим? — спросил Иван.
— Беру его на себя, — решительно сказал Кошелев, и у Цыганкова по спине побежали мурашки, когда он представил крадущегося к часовому Пашку со штыком в руке.
Кошелев выскользнул за дверь. Дед и Цыганков в щелку наблюдали за солдатом. Тот сидел возле землянки на камне и курил. Огонек от сигареты, когда часовой затягивался дымом, освещал толстые губы.
Прошла одна минута, вторая, третья… Было тихо-тихо…
Дед и Иван услышали, как солдат странно икнул, огонек упал в траву.
— Готов. — Это глухо, не своим голосом произнес Кошелев. Он стоял, скорчившись у землянки. Его тошнило.
Цыганков отодвинул засов.
— Девчата, выходите скорее!
— Какие же вы молодцы, мальчики! — возбужденно шептала Катя, обнимая Цыганкова и Кошелева.
— Но-но, без телячьих нежностей, — отстранился Пашка.
Его руки были в крови, и ее запах вновь вызывал тошноту.
— Хватит вам разговоры разговаривать, — торопил дед. — Быстрее в дорогу, быстрее.
Иван покосился на труп солдата. Дед быстро предупредил:
— Сам все сделаю. Обо мне не беспокойтесь. Прощайте и бегите.
Тяжело было на душе друзей, когда они в последний раз обняли деда Григория…
Через час, когда хутор был уже далеко позади, беглецы остановились, чтобы немного передохнуть, и оглянулись.
