– Ты что, совсем уже?! – надевая пеньюар, сказала Фива и, стараясь не выдать внезапного волнения (ей показалось, что Ксения догадалась про её Иннокентия), прошла в умывальную комнату.
– Да, я совсем уже, – заканючила Ксения. – Ты сама рассказывала про свою бабушку.
– Ах ты вот о чём!
Фиву охватила безудержная радость.
– Прошу посредников не беспокоиться, у меня есть парень.
Она засмеялась, и от её глаз вновь полыхнуло голубым сиянием.
– А хороша-то, хороша! – восторгнулась Ксения и, словно бравый молодец, подкрутила воображаемые усы. – Смотри, Фива, смотри!
Ксения вновь указывала взглядом на свой оголённый локоть.
– Ну-ну, что на этот раз напугало? – всё ещё смеясь, спросила Фива.
– Хахаль, хахаль твой напугал.
– То есть? – посерьёзнела Фива.
Ей опять показалось, что Ксения каким-то образом догадывается о Кеше.
– Я вдруг подумала – если твой, объявившись, превратил тебя из гадкого утёнка в прекрасную лебедь, то, может, и меня превратит?
– А ты-то здесь при чём?! – внезапно даже для себя рассердилась Фива.
– При том, что и я хочу быть прекрасной лебе́дью.
Худая и мосластая, она, подпрыгнув, замахала руками, подражая знаменитой приме-балерине. И это было весьма смешно, но не рассмешило Фиву. Она внутренне подобралась, как бы готовясь к прыжку.
– Ну и будь ле-бе́дью, но при чём тут мой?!
Споткнувшись на слове «лебе́дью», Фива должна была хотя бы улыбнуться, но она не улыбнулась.
– Да ни при чём. Просто я представила: что мой хахаль увлечёт меня так же, как тебя твой. И, знаешь, мороз по коже. Я, как и ты, стану прекрасной птицей, гу-гу-гу.
Ксения, опять подпрыгнув, замахала руками-крыльями подобно приме-балерине. И вдруг замерла.
– Или ты думаешь, что мой Кислородный Баллон может сделать меня только прекрасной бе́дью?
Они хохотали до слёз. Это был какой-то приступ смеха. И всякий раз, когда смех иссякал, кончался, стоило кому-либо из них сказать «бе́дью», как безудержный смех начинался снова.
Этим смехом они как бы породнились, стали ближе. Ксения выложила Фиве, что созванивалась со своим Кислородным Баллоном и договорилась, что сегодня он подменится и сразу после обеда (в час дня) зайдёт за нею – они сходят куда-нибудь в кино. Всё это было известно Фиве, потому что открылось как некое телепатическое действо, в чём-то схожее с их единением в общем смехе. А потому усвоенное как нечто само собою разумеющееся.
– Ксюш, – сказала Фива и невольно сделала паузу.
До этого она не допускала столь дружеского обращения ни к Агриппине, ни тем более к Ксении, хотя и более искренней, но более грубой.
