Пожалуй, нет на свете более печального зрелища, чем хлеб на поле, мокнущий под дождем глубокой осени.
В сухую погоду дунет ветер, и через все поле покатится волна. Она добегает до конца, и крайние колосья низко кланяются придорожной траве, кланяются и снова поднимаются. Поле живет, радует глаз. Теперь мокрые стебли не могут сдержать даже пустого, с выпавшим зерном колоса. Они бессильно тянутся в разные стороны, покорно ложатся на холодную, неприветливую землю. Это — смерть, но смерть медленная, мучительная, это — гниение заживо…
Председатель колхоза «Дружные всходы» Касьян Филатович Огарков сам отдаленно напоминал вымокший на осеннем дожде колос. Он высок, тощ, сутул, голова слишком мала, не по длинному телу, лицо тоже маленькое, мятое, мягкое, и на этом бесформенно мягком лице торчит твердый нос, на красном кончике которого временами повисает дождевая капля.
Первое время, глядя на Огаркова, Роднев удивлялся, как этот вялый, явно ограниченный человек стал председателем колхоза. И только пробыв несколько дней подряд вместе с ним, Роднев понял: в этом-то и «удобство» Касьяна Огаркова. Он, боже упаси, не возразит, не заспорит. «Действуй как хочешь, дорогой товарищ, вам сверху виднее, мы люди маленькие», — выражено в его почтительном молчании. Для таких, как Лещева, Огарков очень удобный председатель.
Осенняя непогода заставила райком принимать срочные меры. И решено было: «Командировать завотделом Роднева в колхоз «Дружные всходы» на ликвидацию прорыва в уборке».
Восемьдесят гектаров сгнивающего на корню хлеба; председатель, не умеющий пошевелить без приказа и пальцем; слабая — всего три коммуниста — парторганизация. Что делать?.. Выявлять, отбирать, воспитывать людей некогда, здесь прорыв, надо действовать немедля! И вот Родневу, презрительно относившемуся к таким «толкачам», как Лещева, пришлось самому действовать по-лещевски. Другого выхода не было. Касьяна Огаркова он отослал в дальнюю бригаду с самым строгим приказом, чтобы ни одна пара рабочих рук не оставалась без дела; всех работников конторы, начиная с уборщицы и кончая бухгалтером, вывел на поля с косами; всех коней распределил по жаткам, хотел заставить работать жатки при кострах ночью, но полегший хлеб трудно было убирать и днем — мокрая солома забивала ножи. Однако удалось наладить дело так, что уставшие в жатках кони сразу же заменялись свежими. И все же уборка шла медленно, очень медленно.
Унылые поля, мокнущие под дождем, унылая фигура Касьяна Огаркова, унылые лица колхозников, мелочные, часто бесполезные заботы по хозяйству — от всего этого Роднев за три дня устал так, как, может быть, не уставал никогда в жизни.
