— Я тоже так считаю, — сказал глава комиссариата.
— Возможно, — пробурчал Де Пальма. — Но пока толку от всего этого мало. Потом, если она захватила с собой трубу, то к чему было убивать Гарроне той штуковиной? Зачем ей понадобился…
Мальяно засмеялся:
— По старой привычке!
Все остальные тоже расхохотались.
— Им смешно, — проворчал Де Пальма. Он взял отчет и стал перелистывать его, покачивая головой.
У этого Гарроне в мастерской бывало столько подозрительного народу, что любой раньше мог его прикончить. Удивительно еще, что никто прежде не проломил ему голову этой мерзкой штуковиной. «Порнографическая скульптура из камня высотою в двадцать девять сантиметров и весом в два с половиной килограмма, изображающая мужской половой орган с тестикулами, — прочел он в отчете. — Смерть наступила мгновенно; не раньше чем за час до появления землемера Баукьеро, убитому был нанесен всего один удар в затылок. Из-за тяжести каменного фаллоса трудно сделать определенные выводы о физической силе убийцы».
Да, любой и по любой причине (исключается лишь ограбление) мог укокошить этого Гарроне: проститутка, которой он недоплатил, чем-то недовольный педераст или альфонс, содержатель небольшого игорного дома, сообщник по какой-нибудь афере или другому мелкому преступлению. А это означало, что поиски «среди круга подозрительных лиц» будут крайне сложными и вряд ли увенчаются успехом.
Доктор Де Пальма работал в оперативной группе уже десять лет и знал это лучше других. Конечно, убийства проституток, задушенных на темных улочках, антикваров-педерастов, приконченных одним ударом бутылки по черепу, и даже бродяг, забитых насмерть на берегу По, не всегда оставались нераскрытыми. Но если на след убийцы не нападешь сразу, то потом его, как правило, уже не найти. К тому же Гарроне, понятно, общался не только с темными личностями. Но говорить о «двойной жизни», о знакомых иного социального слоя, с которыми Гарроне поддерживал бы профессиональные или политические связи, не приходилось. Семейные его дела тоже никакой сложности не представляли, и вести следствие в этом направлении было бесперспективно.
Архитектурой Гарроне не занимался давным-давно. Последние проекты, хранившиеся в его мастерской среди всякого старья, были двадцатилетней давности. В доме на виа Пейрон, где он жил со старухой матерью и незамужней сестрой, не нашли ни писем, ни бумаг, которые представляли бы хоть малейший интерес. Обе женщины видели Гарроне лишь за завтраком, обедом и ужином. Они не смогли, а может, не захотели сообщить что-либо полезное. Домой к нему никто не приходил, никто не звонил, и он тоже никому по той простой причине, что в доме давно уже не было телефона. Словом, Гарроне жил как мышь, вернее даже, как крыса: в постоянных «походах» из некогда богато обставленной квартиры на виа Пейрон в жалкую мастерскую на виа Мадзини, 57.
