В порыве сострадания она даже признала, что в частном вопросе о Бостоне Массимо, возможно, и прав. До совершенства ей далеко, да она к нему и не стремится. Но оказаться в одной компании с этим непристойным Гарроне — на такое ни одна женщина не пойдет. Тут Массимо ошибся, и самым непростительным образом.
Она остановилась и посмотрела на деревья и холмы на другом берегу реки, позолоченные последними лучами солнца. Настоящая идиллия! Но воспоминание о Гарроне вновь расстроило ее, пробудило досаду, копившуюся со вчерашнего вечера. Все вокруг виделось ей уже в ином свете. Из горы мусора зорким встревоженным взглядом она выхватила странные слипшиеся лоскуты, в овраге — тень, склонившуюся над остовом сгоревшей машины, подозрительные силуэты за грудами ящиков. Здесь не встретишь ни одного ребенка, с содроганием подумала Анна Карла. Да и у рыбаков на том берегу какой-то зловещий вид. Она накинула свитерок на плечи. От воды поднимался сырой туман, а на небе повисла желтоватая холодная туча, похожая на огромный колпак.
В таких опасных местах в одиночку не гуляют. Она повернула назад, стараясь, однако, не бежать, а идти спокойно, чтобы не почувствовать себя полной дурой.
— Я Гарроне никакого приглашения не посылал, я даже не знаю его адреса, — угрюмо сказал синьор Воллеро. — Но раз уж он пришел, не мог же я выгнать его с полицией. Здесь галерея старинного искусства, а не ночной клуб, — сказал он, сделав акцент на слове «старинного».
Он обвел взглядом группу своих собеседников, стоявших вместе с ним возле картины «Похищение Европы», потом заглянул в два других зала, где последние из приглашенных (все до одного люди уважаемые и светские) негромко обменивались впечатлениями.
— Не преувеличивайте, — сказал искусствовед. — Мне Гарроне, в общем-то, симпатичен. Он меня забавляет.
— К тому же он вовсе не дурак, — добавил американист Бонетто. — Для человека, который никогда не покидал Турина, у него довольно широкий кругозор. В прошлом году, когда я представлял в театре «Ты» калифорнийскую группу «Пластичность и лимфа»… — тут он сделал эффектную паузу, но все промолчали (известное дело: галерею Воллеро посещают самые косные, самые консервативные туринцы) —…так вот, после спектакля мы пошли ужинать. Гарроне сидел рядом со мной и, надо сказать, задавал мне дельные, остроумные вопросы, чувствовалось, что представление его всерьез заинтересовало.
— Не сомневаюсь, — сказал синьор Воллеро.
Сам он имел весьма смутное представление о театре «Ты» и калифорнийских группах, но ему одного названия было достаточно, чтобы связать их с революцией, порнографией и с современным искусством в целом. А современного искусства Воллеро не одобрял, как гражданин н, ясное дело, как продавец картин славной старой эпохи. Он взглянул на выставленную в последнем зале «Леду с лебедем». И снова вскипел при воспоминании о гнусных замечаниях, которые сделал Гарроне по поводу этого творения конца шестнадцатого века. Да к тому же в присутствии двух превосходных клиентов, совсем было решившихся купить картину. Воллеро повернулся к инженеру Пьяченце и его супруге (первую скрипку в семье играла именно она) и со снисходительно-извиняющейся улыбкой сказал:
