Она поставила галочку на какой-то бумажке, и тут зазвонил телефон.
– Да, слушаю.
После некоторого колебания мужской голос осведомился:
– Служба доставки, да, пожалуйста? Голос был невыразимо плебейский.
– Простите, боюсь, по этому номеру нет ничего даже отдаленно похожего.
– А, ну очень хорошо. – Опять пауза. – Простите, пожалуйста, можно вас спросить?
– Можно, только быстро. – Корделия опять трудилась над своей картонной доской.
– Ты, душечка, пакистанка?
– Простите, что?
– Ой, простите и все такое, мадам, я просто подумал, как вы говорите. Значит, из Европы? Я говорю, из Европы?
– Иди в жуобу, грен зобадчий, – ни на йоту не изменившимся голосом посоветовала Корделия, дала отбой и набрала следующий номер. Ответила женщина, у которой Корделия спросила, не сможет ли та совершенно случайно прихватить марок на почте тут совсем рядом – ну, почти рядом, и она ведь все равно поедет на такси – после чего подробно растолковала, сколько и каких. Прежде чем картонка была на сегодня отставлена в сторону, пожилой джентльмен из Финчли, никогда не относившийся к числу горячих поклонников Корделии, был вынужден прослушать избранные места из театральной программки полуторамесячной давности, хотя в театре он последний раз был в 1979 году, а кембриджская однокурсница из Челтнема – выдержки из прейскуранта вин с Сейнт-Джеймс-стрит, с особым упором на малоизвестные сорта молодого кларета, хотя вина к ее столу всегда покупал муж, причем исключительно в соседнем магазине. Интересной подробностью этого последнего разговора было то, что на самом деле он состоял из двух звонков: короткого звонка Корделии с просьбой ей перезвонить, без объяснений, зачем именно, и потом куда более длинного звонка входящего. Это тоже было ее испытанным приемом, хотя сегодня разговор затянулся даже дольше обычного, в основном из-за того, что муж приятельницы находился в комнате и мог с большой вероятностью устроить скандал, если бы до него дошло, что ему придется платить за двадцать минут Корделиной болтовни, причем по дневному тарифу. Мужья ее приятельниц составляли обширное общенациональное, точнее, даже интернациональное братство: не будучи, за редким исключением, знакомы друг с другом, они были едины в помыслах и суждениях по крайней мере по одному предмету.
Все еще хмурясь и бормоча под нос, – полуденное солнце, лившееся в окно, посверкивало на ее браслетах и подсвечивало чуть заметный пушок на верхней губе, – она набрала еще два-три, очевидно, не столь важных номера из сегодняшнего списка, а потом решительным взмахом карандаша перечеркнула все остальное. В завершение дневных трудов она совершила еще один звонок в стиле coitus interruptus.
