– Тебя что-то гложет, – проговорила Анна.
В последнюю минуту-другую он, видимо, несколько раз позволил своим мыслям вернуться к безнадежному, бездарному стихотворению, которое только что прочел.
– Ну… – Он не мог ни отпереться, ни заставить себя выдумать какое-нибудь правдоподобное объяснение тому, что его гложет, в тошном страхе, что она уже угадала истинную причину. Он сел в кресло или на кресло с такой же высокой, гнутой спинкой, как и ее, возможно специально сконструированное каким-нибудь физиотерапевтом, чтобы провоцировать ишиас. Они взирали друг на друга из-под рисунка, местами раскрашенного, изображавшего старомодных франтов в камзолах и канотье и их подружек в платьях до полу, которые прогуливались по мокрому от брызг променаду. Впрочем, тут и там взгляд натыкался на кувшинчики и вазочки с красивыми, свежими тюльпанами, ирисами, нарциссами, сиренью.
– Ты ведь читал мои стихи, да? – спросила Анна и скользнула глазами по полкам, – наверное, повторив с секундной задержкой его движение.
Ну вот, началось. Мысль о том, что можно разыграть гневного родителя или директора школы, могла бы позабавить его в другое время, но не сейчас.
– Так, одну-две вещи, – ответил он, и заискивающая нотка, хотя и не очень визгливая, все-таки прозвучала в его голосе.
Она спросила, какие именно вещи, и, получив ответ, проговорила:
– И тебе они не понравились.
Это было утверждение, не вопрос.
Ричард заранее заготовил несколько не слишком искренних утешительно-извинительных фраз, вроде того, что выборка совсем маленькая, всего лишь перевод, беглое знакомство, однако все они пресеклись в самом начале, несмотря даже на то, что он встал с кресла для большей убедительности.
Анна тоже встала, вытянула руку в его сторону и насупилась.
– Я предупреждала, что тебе не понравится, я ничего другого и не ждала, я и сама не очень высокого мнения о своих старых стихах, особенно о тех, которые переводил Мак-Киннон, он отобрал именно их, потому что они в американском духе, это мой американский период, но с этим уже покончено, и пожалуйста, Ричард, постарайся из-за этого не расстраиваться, ну в конце концов, какая разница, нравятся тебе мои стихи или нет, разве это так уж важно?
Тут он сумел вставить:
– Анна, ну пожалуйста, ну ты не можешь не понимать, как это важно.
– Ты хочешь сказать, это важно, потому что от этого зависит, в какой мере ты станешь мне помогать, или как именно помогать, или, может, ты просто возьмешь свои слова обратно и вообще откажешься?
