И ты кричишь. Во тьму, которая над тобой, сзади, спереди и снизу. Кричишь, пока в горле не начинает першить. Кричать бесполезно, потому что никто тебя не слышит.
Воздух вокруг замирает, или даже исчезает в вакууме ожидания. В твоем представлении, за закрытыми глазами, его бока и бедра наливаются силой, становятся крепкими как корабельные канаты. Длинная шея вытягивается вперед, сквозь тьму, сквозь твой разум. Появляются два пятнистых костяных копья. Черные рога. Запятнанные кровью предыдущей жертвы.
Поток зловонного горячего воздуха, по-звериному пахнущего испорченным мясом, накатывает на тебе сзади. Запах исходит от фигуры, высокой и могучей, чье пугающее невидимое присутствие заставляет трепетать каждый нерв твоего тела. Ты начинаешь биться в прутьях, как в силках. Они похожи на вертела, на деревянные стрелы. Твердые, как кость. Прутья повсюду.
Ты просыпаешься, скуля во тьме. Дрожа, словно только что вылез из холодной воды. Твои легкие закачивают в себя воздух, десятилетиями скапливавшийся под старыми домами, загрязненный пораженным плесенью деревом и песчаными дюнами в лишенных света местах.
Где ты? Это просто воздух пробегает по твоему лицу, или его дыхание?
Ты весь в синяках. Спина и плечи болят от деревянного пола, на котором ты лежал, глядя в темноту. Двигая руками, ты издаешь шорох. Спальный мешок. Это спальный мешок, который скатился с пенопластового коврика на грязные деревянные доски и сбился у тебя под коленями. Задыхаясь, ты садишься. Твои ладони касаются шершавого дерева под тобой.
Люк. Меня зовут Люк. Я лежу на полу. На полу этого дома. Того, что мы нашли в черном лесу.
Его дыхание замедляется. Он уже не задыхается. Прутья исчезли. И его никто не преследует. Это всего лишь сон, и ничего больше. Но все тело болит, словно исцарапанное кустами ежевики, шипами и деревьями, похожими на обросшие ракушками корпуса старых лодок. Может, это со вчерашнего дня. После долгого, безумного и изнурительного похода по сырому лесу, которому нет конца.
Он оглядывает комнату и видит красноватое свечение, исходящее из печи, и вспоминает, что Хатч растопил ее накануне вечером. Трудно сказать, сколько сейчас времени, когда ставни и дверь наглухо закрыты, и свет не проникает на лестницу из безоконного чердака. Где его часы?
И где остальные?
Рядом с ним в тусклом красноватом свете он видит лишь пустые спальные мешки, валяющиеся рядом с рюкзаками, и высыпавшимся из них мусором.
Он сидит неподвижно, боясь шевельнуться, и слушает. Напрягая уши, он вслушивается во тьму.
