Следующая повесть Валентина Блакита «Усмешка Фартуны» отличается от предыдущих и стилистикой, и новыми персонажами. В центре внимания — способный деревенский парень Андрей Черепица. Чтобы «зацепиться» за работу в городе, он женится «на прописке», по требованию тестя-самодура меняет и фамилию на Бесскудникова, не понимая, что тем самым добровольно становится и «графом Поскудниковым».
В статье-обзоре прозы начала восьмидесятых «Диалектика души и духовность» вдумчивый русский критик Галина Егоренкова выделяла эту повесть особо, отмечая «пристальный психологический анализ в «Улыбке Фортуны» В. Блакита имеет своей эстетической целью разоблачение моральной деградации и опошления человеческой души». Деградация и опошление души героя, конечно же, начались не с женитьбы «на прописке», даже не с измены своему роду-племени. Скорее всего, это закономерный и логический результат. Моральную деградацию автор прослеживает со школьных лет, с захваливания «юного гения». Подобные на доносы его писания оттолкнули от него школьных товарищей, а духовная изоляция укрепила в нем уверенность в собственной избранности и исключительности. А дальше потянулась цепочка мелких и немелких гадостей при игнорировании элементарных норм приличия и совестливости во время работы в районной газете, учебы в университете, измена любимой девушке, подножка грязной анонимкой талантливому сопернику на должность и т. д.
И вот, припоминая свою еще недлинную, но насыщенную, как он считает, незаслуженными обидами жизнь, Андрей причисляет себя к «Гулливерам духа», которых губит серость и посредственность, которая, по его соображениям, заполонила все журналы, газеты, издательства. Именно их Андрей винит в своих неудачах в творческой и личной судьбе, он уже не способен понять, что причина кроется в нем самом. Тяжелый крест слепоты, проклятие сна души. Совесть в герое так и не просыпается, а это в моральном плане еще страшнее, чем физическая смерть. Нельзя не согласиться с Егоренковой и в том, что «Усмешку Фартуны» ни в коем случае нельзя воспринимать как повесть только о творческом банкротстве и загубленном таланте. Содержание ее значительно шире того псевдоэлитарного смысла, который пытается придать своей исповеди Андрей Бесскудников. Надо еще отметить, что писатель выбрал далеко не самую простую форму для «раздевания» современного «Гулливера духа». Ее сложность легко объяснить тем, что сам жизненный прототип, который напяливает на себя тогу непонятого, непризнанного героя, достаточно сложен и до сегодняшнего дня мало освоен нашей литературой.
