Я не могла не услышать этой новости и услыхала ее в каком-то смысле вопреки собственному желанию. Диктор сообщал, что в деле Дэвида Денниса, убийцы студентки из Роузбада, экспертиза следов, разрешение на которую было получено после долгих юридических баталий, оказалась невозможной. Слово дали врачу, который стал объяснять, каким образом были сняты отпечатки. Журналист прервал его, заявив, что объяснение слишком сложное и вряд ли телезрители смогут его понять. Врач насупился, камера покинула его лицо, диктор заговорил о чем-то другом. Когда я пришла в себя, дама из метеослужбы разгоняла руками по карте Америки дождевые тучи, которые разбегались с предельной скоростью, заливая Север и щадя Юг. В сердцах я пожелала, чтобы в этом тумане разбился какой-нибудь самолет.
В комнате Розарио и Марты эта новость преследовала меня всю ночь, на всех экранах, на всех волнах радио. В полночь судья Эдвард сам появился на экране телевизора. Он был таким же, каким я увидела его в первый раз — строгим, уверенным, решительным. Он напомнил, что последняя экспертиза, проведенная по ходатайству убийцы, не оправдала его, и что пора завершить дело, которое тянется уже десять лет и исчерпало все лазейки для ходатайств. Оно обошлось налогоплательщикам в кругленькую сумму, и их терпение иссякло.
— Нужно, чтобы убитая девушка почила в мире, — сказал он с важностью и достоинством, — и чтобы ее семья и друзья наконец сняли с себя траур.
В два часа ночи в новостях появилось сообщение последнего адвоката Дэвида, в котором объяснялось, что экспертиза не представляется возможной из-за плохо сохранившихся отпечатков. Он требовал, чтобы ФБР начало расследование по подозрению в повреждении улик. Слово дали прокурору Бенбоу. Он уже не говорил, что отпечатки не оправдывали Дэвида, по его словам, они доказывали его виновность. От отрицания они переходили к утверждению.
Я позвонила во Францию журналистке, специалистке по судебным делам, которая ранее заинтересовалась Дэвидом, и спросила ее, что она думает о таком повороте дела. Она ответила, делая небольшие паузы, в которых иногда слышалось эхо наших голосов, что для нее все яснее ясного:
— Дэвид Деннис виновен.
«Виновен, виновен», — подхватило эхо.
Я ответила, что не быть оправданным еще не значит быть виновным. Она сказала, что я лишь играю словами. Я запротестовала: это не я играла словами, а те, кто таким образом проворачивает дела!
— Вы прекрасно знаете, — сказала она, — что к смертной казни Дэвида Денниса привели не слова. — И после паузы добавила: — Уж лучше видеть, что он умирает виновным, нежели невинным.
