— Если дорогу осилит идущий, то мне пора. — Анатолий посмотрел на мать. — Но я еще приду.
— Я знаю, мой мальчик, знаю, — кивнула она, — и буду тебя ждать.
* * *
Сорок минут, что отделяли Анатолия от дома Светланы, показались ему вечностью. Поезд метро бесконечно тянулся по темным лабиринтам тоннелей. Когда в середине перегона поезд притормаживал, время останавливалось окончательно.
Не зная, куда себя деть, Анатолий рассматривал пассажиров, сидящих напротив, и в облике каждого обязательно находил что-то такое, что можно было поставить бедняге в укор. Все, на чем останавливался взгляд, его не просто раздражало, а откровенно бесило, вызывая приступы необъяснимой злости.
Взвинтив себя до предела, он готов был наброситься на ничего не подозревавшего пожилого джентльмена, сидящего напротив. Мерно посапывая, слегка оттопырив нижнюю губу, тот обнимал обеими руками шикарный серый дипломат и клевал носом в такт бегущему поезду. Ботинки этого щеголя явно просили гуталина, а верхняя пуговица кожаного мехового пиджака была готова сорваться с тонкой ниточки и затеряться в переходе.
Боясь взорваться, Анатолий отвел глаза от пожилого модника и в углу вагона увидел мальчика. Джинсы были ему велики размера на три; многоярусной гармошкой они спускались на тяжеленные ботинки с рифленой подошвой и касались пола грязной оборванной бахромой штанин. Рядом с ним стояла девушка, гордо выставляя из-под коротенького легкого топика на всеобщее обозрение блестевший стразом пупок.
Закрыв глаза, Анатолий постарался успокоиться, но внутри него все клокотало и кипело, он почти физически ощущал натяжение каждого нерва.
Время растянулось бесконечной вереницей ударов сердца; хотелось выскочить из вагона, подтолкнуть ненавистный поезд, не желавший двигаться быстрее.
Несколько месяцев, проведенных без Светланы, теперь были не в счет, самое важное заключалось не в них, а в том, что именно сейчас, сию секунду, Анатолию нужно было увидеть ее глаза, услышать голос, почувствовать запах волос. Все, что было до этой минуты, не имело никакого значения, потому что было не с ним, а с кем-то другим, чужим и страшным.
Анатолий ощущал в своих ладонях тяжелые локоны шелковистых волос цвета поздней осени. Смешавшись, светлые и темные пряди, отсвечивающие закатным золотом, скользили по его ладоням, преломляясь на свету и играя всеми оттенками шуршащих под ногами октябрьских листьев. Боже мой, каким он был дураком, отталкивающим от себя счастье обеими руками! Да разве есть в мире что-то, что могло быть прекраснее этих ямочек на щеках, этих темно-янтарных глаз и милой, доброй улыбки.
