– Не кипешись, – приказала дама (быстрые движения вызывали у неё тошноту). Голова отвалится.
Она пустила к потолку струю пряного дыма.
– Анна, – сказала она. – Николаевна.
Ранним утром Анна Николаевна уходила на работу, а вечером приходила с подарками для Толечки: то ползунки, то погремушки, то какое-нибудь особенное детское питание.
Вместе с Анной Николаевной жил её великовозрастный сын, но с ним, замкнутым и мрачным, Сгущёнкин практически не пересекался.
– Нужно тебя на работу устроить, – однажды вечером сказала Анна Николаевна.
И устроила-таки.
В агентстве, где она работала, человека без высшего образования могли взять только на должность технического специалиста по уборке помещений, проще говоря, уборщика.
Сгущёнкин, полный ответственности, вышел на работу. Он усердно драил полы с девяти утра и до двух часов дня. В перерыве Сгущёнкин спешил домой, накормить Толечку обедом. С пяти и до восьми, Сгущёнкин вновь брался за работу, а вечерами чувствовал себя одиноким и никчёмным. Несмотря на то, что на новой работе швабра первенства быстро перешла в его руки, Сгущёнкин чувствовал себя обмантутым – не к такому успеху он стремился…
Он часто вспоминал дом Ирины.
Воспоминания согревали его в новом неприветливом жилище.
В той же квартире, в параллельном пространстве, своим миром обитали Анна Николаевна с сыном. Анна Николаевна иногда проникала в мир Сгущёнкина, нянчила Толечку, но всегда возвращалась в свой мир, и миры эти не пересекались. Сгущёнкин даже не обращал внимания на то, чем занимаются хозяева квартиры, на то, что ужин у них затягивается глубоко за полночь.
Наступили выходные. Весь день Сгущёнкин провёл с Анной Николаевной. Он поделился с ней своей печалью: работа не приносила удовольствия – тоска и рутина.
– Ты достоин большего, – согласилась Анна Николаевна.
И она, как сведущий в душевных травмах специалист, набулькала Сгущёнкину лекарства.
Лекарство от душевной травмы не спасло, а только украло время. Сгущёнкин не знал, сколько часов прошло. Он открыл глаза и обнаружил себя раскорячившимся на кресле в прихожей с раскуроченным стареньким (ещё подаренным мамой) бумажником в одной руке и резной рюмкой в другой. Причём рука с рюмкой касалась пола и не чувствовалась – затекла.
В комнату вошла Анна Николаевна. Сгущёнкин, покряхтывая, попытался подняться, но понял, что ватное тело отказывается подчиниться.
Анна Николаевна взяла у него рюмашку, наполнила, и вручила Сгущёнкину, мол, надо, братец, надо.
