Солнце почти склонилось к туманному горизонту, и я с грустью глядел на огромные сгустки красного пламени на водной, тянущейся вдаль глади. Вдруг, когда я смотрел, его нижний идеально круглый край исказила какая-то неровная тень. С минуту я ошеломленно глядел перед собой. Затем я спустился в сходной люк и взял с анкера бинокль. Взглянув в него, я понял, какая судьба нам уготована. Линия, портящая солнечный диск, была не чем иным, как краем еще одного огромного скопления водорослей.
Я вспомнил, что матрос, посланный сегодня утром на верхушку сломанной бизань-мачты, сообщил, что позади воды что-то виднеется, но, что именно, он не смог сказать. У меня тут же промелькнула мысль о том, что, если утром это скопление было видно только с вершины бизани, то теперь оно заметно и с палубы. Мне пришло в голову, что ветер, возможно, собирает окружающие судно скопления водорослей и гонит их к более крупному участку. Чистая же полоска воды — это всего лишь временное явление в сердце Саргассова моря. Вероятно, так все и было.
За этими раздумьями меня застала ночь. Еще несколько часов я расхаживал в темноте по палубе, стараясь понять непостижимое, но только измотал себя. Потом, примерно в полночь, я отправился спать.
Поднявшись следующим утром на палубу, я обнаружил, что за ночь участок чистой воды исчез, и теперь все видимое глазу пространство было покрыто водорослями.
Ветер стих окончательно, и воцарилась абсолютная тишина. Мы, видимо, и впрямь добрались до Кладбища океана!
День прошел без происшествий. Лишь однажды, когда я раздавал провизию матросам и кто-то из них спросил, нельзя ли им получить немного изюма, я с болью в сердце вспомнил, что сегодня первый день Рождества. Я дал им, как они и хотели, изюма, и они, готовя обед, провели целое утро на камбузе. Сначала их равнодушие к страшным событиям последнего времени почему-то пугало меня, но потом я вспомнил, какая у них жизнь и какой была. Бедняги! Один из них решился во время обеда подняться наверх и предложил мне кусок того, что он называл «сливовым пудингом». Он принес его на тарелке, найденной в камбузе и тщательно вычищенной песком и водой. Он застенчиво протянул ее мне, и я взял ее, притворившись, ибо не хотел обижать его, как умел, благодарным, хотя запах у его угощения был отвратительным. Во второй половине дня я, взяв у капитана его оптическую трубу, внимательно изучил старинный остов корабля, виднеющийся на носу по левому борту. Особенное внимание я уделил необычной надстройке вокруг его бортов, но, тем не менее не мог понять, как уже говорил, ее назначение.
