От людоедовой избушки у Мишки забегали мурашки по телу, и он подвинулся ближе к матери.
— …Ну, днем выспится, а вечером опять тихонько на деревню и опять в огород. Каждый день так пропадали дети, а кто их крал, никто не ведал. И так, может быть, и не узнали б, если б не смилостивилась сова — толстая голова. Пропал раз у одной бабы мальчишка. Сидит она на крыльце вечером и горюет: хоть и плохой мальчишка, да свой. Вдруг неслышно подлетает сова — толстая голова, садится на верею и говорит человеческим голосом: «Хоть и злой у тебя был мальчишка, хоть разорил он мое гнездо в дупле и меня самое, когда я на колу сидела, мышей сторожила, чуть палкой не убил, но жалко мне тебя, жалко твоего материнского горя. Твой мальчишка, — говорит, — в подземелье у людоеда сидит. Иди, — говорит, — скорей за мной».
Сова тихо летит, а мать мальчишки за совой бежит. Прибежала в лес. Сова дает ей фонарь-самосвет и оловянное кольцо и говорит: «Теперь иди по тропинке и там на взгорье увидишь камень-плиту. Постучи этим кольцом три раза в дверь — плита сама откроется. Ты мальчишку возьми, но домой не уходи, а сядь за терновником и жди. И как только людоед войдет в свое логово, ты крестное знамение на плите сделай, и камень навек запечатается». Ну, мать так и сделала. Увидал ее мальчишка, обрадовался. А она ему знак подала, чтоб не говорил, и тихонько вышли. Сели за терновник, сидят и дрожат. Вдруг видят: что-то черное, как тень, а глаза — как плошки горят. Постучало три раза в плиту и скрылось в норе. Мать скорей подбежала да крестом и перекрестила камень-плиту. И навеки запечатался камень-плита.
Мать умолкла. Долго молчал и Мишка, а потом спросил:
— А куда ж баба фонарик и кольцо девала?
— «Куда, куда»! — рассердилась мать. — Опять сове отдала… Спи, а то, может, из-под земли теперь уже выбрался людоед и подслушивает на чердаке или за окном: спят тут маленькие дети или нет?
Длинный трудовой день и сказки истомили мать, и когда Мишка спросил: «А разве он может из-под земли вырваться?» она ничего не ответила. Слышно было ее ровное дыхание.
Под печкой, должно быть во сне, буркнул и умолк голубь космач. За окном носится порывистый ветер. И что-то — может быть, ракита веткой, а может быть, людоед лапой — царапает оконное стекло.
Мишка толкает мать и плачущим голосом тянет?
— Стра-ашно…
— Вот видишь… А просил!
— Я про родник хотел.
— Про какой родник?
— Про тот, что утром говорила.
Мать некоторое время молчит, будто собирается с мыслями, потом усталым шопотом снова рассказывает:
