По земле зашлепали босые ноги. Мишка высунул голову. Мать, стоя к нему спиной, дунула на лампу. Желтый остренький язычок подпрыгнул и исчез. Комнату затопила темь. Стекла из черных сделались темносиними.
— Откуда она, темь, берется? Где она сидела? — недоумевает Мишка.
— Ты еще не спишь? — вместо ответа спрашивает мать.
— А кто мне утром сказку про ворожею и про живой родник обещал рассказать? — напомнил Мишка.
— Уже поздно, завтра расскажу, — говорит мать.
Мишка захныкал.
— Ну, ладно…
Мать ложится рядом с Мишкой, прикрывает его от стенки одеялом и начинает сказку:
— Жила это, значит, бабка-бобылка. Ходила она по дворам, куски собирала да на года и тяжелую жизнь жаловалась…
— Как бабка Косая Дарья? — спрашивает Мишка.
— Ага… И жил в той деревне кузнец…
— Как Никанорыч?
— Как Никанорыч… Ты прикрывай глаза… И вот как-то говорит кузнец бабке: «Плохое ты ремесло избрала: ходить да просить. Твои годы такие, чтоб люди тебя ходили просили». — «Шутник ты!» говорит бабка. «Чего шутник! — говорит кузнец. — Взяла бы да ворожить начала». — «А как?» спрашивает бабка. «Да хоть бы так: «Жив будешь — тут будешь, помрешь — там будешь. Господи, помоги» — и все». Кузнец это так говорил, между прочим, а бабка с той поры и давай ворожить. Раз ей таким манером удалось вылечить, другой, а там и пошла-поплыла о ней слава… Прошло несколько лет… Ты спишь? — окликает Мишку мать.
— Нет, — бодро отвечает Мишка.
— А ты спи, — говорит мать и убаюкивающим голосом продолжает: — Прошло, значит, несколько лет. И вот как-то раз кузнец подавился рыбьей костью. Одни говорят ему — поезжай в больницу, другие говорят — надо ехать к прославленной бабке…
— А чего ж ему ехать! — перебивает Мишка. — Они ж, ты сказала, из одной деревни…
— Разве я так сказала? Нет, кузнец из другой, — поправилась мать. — Да… приезжает он к бабке, а та и начинает: «Жив будешь — тут будешь, помрешь — там будешь…» И не успела она сказать «господи помоги», а кузнец вспомнил, что это он ее учил так ворожить, да как расхохочется, а кость и выскочила.
— Вся? — спрашивает Мишка.
— Вся. Теперь спи.
— Да-а… короткая, — опять захныкал Мишка.
— Вот горе мое! — с досадой говорит мать. — Ну, слушай тогда про арапа-людоеда. Только она страшная.
— Ну и пусть, — сказал Мишка и притих.
— Жил, значит, в лесу страшный людоед. Сам черный, как помело, а глаза яркие, будто угли горящие. Из лесу он выбирался только вечером. Тихонько подкрадется к деревне, подслушает, где дети не слушаются матери, залезет в картофельную ботву или в кукурузу — и сидит, ждет, не будет ли поздно вечером итти один какой-нибудь вередливый мальчишка. И только мальчишка с ним поровняется, а он — прыг на него и помчит в лес. Затащит его к себе в логово, раздует огонь и начинает жарить и есть мальчишку. Сначала уши оторвет и поджарит, потом нос, потом руки, ноги. Открутит голову — и ее в огонь. Ну, а после того и остальное съест, развалится середь норы и лежит косточки похрустывает.
