А еще Хайнетт, который пополнял скудное жалование, выделяемое ему банком, распевая комические куплеты в захудалых мюзик-холлах. Он поделился с Майком своим намерением уйти из банка, едва он станет знаменитостью и возьмется за куплеты серьезно. Он сообщил Майку, что неделю назад покорил публику в Бедфорде, и в доказательство предъявил вырезку из «Эры», излагавшую мнение автора, что «другими более или менее приемлемыми номерами были Прыгающие Зуавы, Собаки Стейнгрубера и Артур Хайнетт». Майк пожелал ему удачи.
А еще Реймонд, который прилежал журналистике, и вел «Откровенные беседы с домохозяйками» в «Пустячках» под псевдонимом «Леди Гусси»; Регг, веривший, что Земля плоская и по воскресеньям выступавший на эту тему перед собраниями в Гайд-парке, и еще много других, с кем было интересно поболтать утром, когда работы было мало и требовалось чем-то заполнить время.
Постепенно Майк обнаружил, что проникается к Новому Азиатскому банку самыми теплыми чувствами.
Как-то утром в начале февраля он заметил странную перемену в мистере Уоллере. Глава Кассового Отдела, как правило, приходил в мягко бодром настроении и был склонен (чрезмерно, думал Майк, хотя всегда слушал с вежливым интересом) подробно повествовать о последних высказываниях и деяниях своего курносого сына Эдварда. Ни единый поступок этого феномена от Майка не скрывался. Он узнавал то, как Эдвард получил в школе приз за Общую Осведомленность (чему Майк мог поверить без труда), то, как он поймал мистера Ричардса, теперь благополучно помирившегося с Адой, на шараде, и как он напридумывал забавные каламбуры, используя фамилию нового младшего священника во время первого воскресного визита к ним этого духовного лица.
Однако в этот день кассир был молчалив и рассеян. На «доброе утро» Майка он ответил машинально и, сев за свой стол, устремил невидящий взгляд через зал. Лицо его выглядело странно серым и утомленным.
Майк ничего не понимал. Спросить, не случилось ли что-нибудь он не решался. Почему-то лицо мистера Уоллера пробудило в нем застенчивость и неловкость. Все, что дышало печалью, всегда мучительно смущало Майка и лишало его дара речи. По натуре отзывчивый, он в минуты разных кризисов множество раз внутренне восставал против демона немой неловкости, который овладевал им и мешал выразить свое сочувствие словами. Он всегда завидовал умению утешать, с каким герой на театральных подмостках приходил на помощь страдальцу. И прикидывал, приобретет ли он когда-нибудь этот дар изливать прозрачный поток успокаивающих слов, когда они требуются. Пока же он, скрепя сердце, ограничивался насупленностью и почти оскорбительным бурчанием.
