— Нет. До ледостава обернусь. Клади туда — три дня, в обратную до вас полтора и до Буньского три. Неделя с погонялкой. Думаешь, за неделю скует?
— Погоды ясные. Не должно! Однако, могит. А там кто знает?
— Не скует, не должно. Давно не был, сбегаю до мужиков — постращаю, — усмехнулся Глохлов, укладывая в лодку вещмешок и полушубок.
— Постращай, постращай — рады будут. Бывай, однако, Матвей Семенович!..
Глохлов прыгнул в лодку, она глубоко осела, и камни скрипнули под днищем. Бригадир вошел в воду, по-бабьи, двумя руками поднял раструбы резиновых сапог, легко подхватил корму и вытолкнул лодку на глыбь.
— Будь здоров!
— Здоров будь! — ответил бригадир, хотел еще что-то сказать, но взревевший мотор помешал, и он только махнул рукою.
С подожженных и теперь уже вяло дотлевающих в осеннем огне сопок скатывались холода. Они густо клубились волчьим туманом в распадках, отстаивались там и медленно сползали к Авлакан-реке. Река вбирала их в себя, наливаясь черной мутью, густела, неохотно ворочаясь в берегах, будто приноравливала бока для долгой зимней спячки.
Холода были не здешними, не понизовными — были они верховыми. Ими дышал Север.
Глохлов шел вдоль левого берега, сторонясь встречного течения. Мотор гудел натруженно, ровно, и лодка ходко продвигалась вперед.
В первый день, как и намечал, Глохлов прошел до зимовья Ведока. Там и заночевал, поднявшись к избушке уже в сумерки. Хозяина зимовья — Колобшина не было, и Глохлов, чувствуя нездоровье — ныл старый, еще с войны, осколок в левом предплечье, — лег на нары и, не вздувая огня, заснул.
Утром, ощущая тяжелую боль в голове, Глохлов поднялся, собрался и вышел на волю. Ранний зазимок выбелил землю, выморозил туман, и даль над головою была ясной и словно бы ненастоящей. У зимовья горел костер, и перед ним, выставив к огню руки, сидел на корточках Алеша Колобшин. Черный, прокопченный чайник висел на тагане и лениво поплевывал на угли. Алеша незряче глядел в костер. Поздоровавшись, Глохлов спросил:
— На озерах ондатричал, Алеша?
— На озерах, на озерах…
— Обловил озера-то?
— Навроде и обловил, Матвей Семенович, навроде и обловил… Какой нынче, однако, облов, облов какой нынче, говорю? Прошлым годом весь ондатра вымерз. Слышь, что говорю, вымерз шибко ондатра. Да и озера мои некормовитые, некормовитые мои озера. Бедные озера, Матвей Семенович… Бедные, слышь, что говорю?..
Колобшин — маленький, худой, с длинной серой шеей, с верткой, ужовой головкой, на которой свободно сидела громадного размера фуражка, — говорил все это быстро, словно страшась, что его не дослушают, повторяясь и заглатывая слова.
