И все-таки идут. А как же иначе, нет такой профессии — экспедиционный рабочий.
Я думаю об этом, слушая охотников. Незло говорят, тихо, а надо бы кричать, звать на помощь.
— На Окунайке (там раньше охотился Макар Владимирович), — рассказывает Алексей, — лабаз сладил. С лета мука завез, сахар, крупа. Зимой кушать надо. Шкура завез. Посуда. Чум ставил. Олень туда, сюда с барахлом гонял пять раза. Срубик — десять делал, привада соболю давал. Пусть кушает, привыкает. Зимой возьму. Карашо, отшень! Баякит[16]. Сезон подходил — детишка брал, жену брал, оленей гнал. Карашо будет — много зверя стрелям, говорил. Приезжал — ничего нет. Ни чум нет — сгорел чум, ни срубик нет — ломал, кудой человек, срубик. Лабаз — нет, жрать — нет. Все исгадил, все разбивал. Плакал шибко я. Отец плакал.
— Да, да, — покачивает седой головой слепой охотник.
— Да, да, — кивают остальные.
— Прошлый год было. Назад бежал. В Буньское ходил. Иван Иваныч кабинет забегал — плакал. Зачем так? Он меня жалел, мука, крупа давал — апанс. Назад бежал — снег глубокий падал. Пропал охота. Совсем мало белка брал, соболь. Кудо было, совсем кудо. Совсем многа кудой народ тайга пошел. Экспедитор…
Ну что ему ответишь. Как расскажешь ему, чистому, как ребенок, бескорыстному, доброму человеку — охотнику? Очень уж просто да легко стало в тайгу попадать.
Тайга горит. Охотник плачет. Геолога привозят из маршрута с ножевой ли раной под сердце, с пулей ли в затылок.
За разговором не заметили, как и время прошло. Собрались все вокруг. Ждут. Петр Владимирович знак рукой сделал. Все встали. Прошли в чум. Старик первый. Меня за ним направили, следом все остальные. Сели в чуме. Женщины по правую и левую руку от входа, место «бе» называется. Алексей принес голову медведя. Перед Петром Владимировичем казан с лучшими кусками мяса, медвежье сердце, печень, почки, легкие. У каждого в руках нож. У меня тоже — Чироня свой сунул, мой слишком велик (не обеденный), сам у кого-то тоже ножом разжился.
Я поставил перед стариком по бутылке коньяка и старки. Распечатал. Мигом появились кружки. Чироня кивает — разливай. Весело засветились глаза у охотников, женщинам тоже кружки, и Асаткан тоже, и двум парнишкам, только для Агды нет.
В чуме костерок, рыжие уголья, а сверху гнилье — дымокур. Петр Владимирович нашарил свою кружку, чуть отгреб гнилье, поставил греться в уголья. Подхватил из казана сердце амаки, полоснул ножом, заговорил быстро. И все вокруг заговорили. Праздник медведя начался.
