— Обедать, уху хлебать приглашает.
— Ты разве не говоришь по-русски? — спрашиваю я.
— Говорю, — быстрый, с золотинками, лукавый взгляд.
— Ну так садимся вместе.
— Садимся, — засмеялась, прикрыла уголки губ концами синего, линялого платочка.
Асаткан разливает уху по трем алюминиевым солдатским мискам. Сначала в мою. Гостю лучшие куски. Получилось так, что в моей миске почти одни головы (самое лучшее лакомство) и почти вся картошка. Наполнила до краев и миску Чирони. Выбрала из казанка рыбу, разложила на деревянной столешнице маленького, в вершок высотою столика. Сама пока не ест, следит за нами, как-то так сердобольно, по-хозяйски подвигает поближе колобу — крохотные печеные хлебцы.
Ем я с охотой. Подхваливаю. Охаю от удовольствия. Это очень нравится Асаткан. Она все время заливисто смеется, пряча глаза, а нет-нет и начинает рассматривать в утайку гостя.
— Амикан[6] идет.
Я оглядываюсь вокруг. Никого. Спит в берестяной люльке Бадялаки, рядышком на оленьих шкурах посапывает Агды, спят, уткнув острые морды в лапы, собаки.
— Где он? — спрашиваю.
— Идет, — игриво, даже кокетливо отвечает Асаткан.
— Откуда знаешь?
Смеется, дескать, вот глупый, не поймет откуда.
Минуты через три я слышу хруст валежника, легкий неторопливый шаг.
На поляну выходит высокий старик. Седые, черного серебра волосы упали почти до плеч, реденькая бороденка, вислые усы. Плечи у старика широкие, острые, на них плотно сидит двубортный поношенный, аккуратно латанный пиджак, перехваченный в поясе сыромятным ремешком. Широкие штаны у щиколоток прихвачены внахлест тоже ремешками, на ногах мягкие, с прочной подошвой чикульмы. Грудь у старика голая, под пиджаком нет рубахи. На левом бедре висит широкий охотничий нож. За спиной в большом березовом потакуйчике цветы, громадный пестрый букет прижимает он рукой к левому предплечью, так что цветы осыпали деду шею, запутались в реденькой бороденке, припали к нагой коричневой груди. Правой рукой опирается на пальмичку с острым, источенным до бритвенной тонкости лезвием.
— Авгарат бикэл[7], — приветствует нас еще издали старик и, вероятно разглядев незнакомого, добавляет: — Сдравствуйте, сдравствуйте.
Асаткан помогает ему снять потакуй, принимает из рук цветы, пальмичку. Старик подходит к нам, подает руку. Я называю себя, пожимая его сухую ладонь.
Петра Владимрич! Однако, жив, паря. Маленько не сдох, Чироня, — шутит старик, пожимая руку моего проводника.
— Не сгорел ишо, — Чироня почтительно вкладывает в пальцы Петру Владимировичу ложку.
