На набережной тихо. Сани несутся быстро.
— Ты взял хорошие сани, Боби. Правда, приятно так ехать? Да? Я люблю так ездить.
— У вас очень вкусный салат, очень. Ах, как у вас прохладно. Нет, я люблю скорее холод. Ведь я в Москве застряла, должна была на той неделе. Дела. Вы смеетесь? Правда, дела. Но зато я познакомилась с милой Ксенией Эразмовной. В дороге. Бобик должен влюбиться, она такая милая. Вы ведь ее знаете? Она про вас говорила много хорошего. Боже мой, но вы умеете смеяться, что же мой глупыш (это Бобик) мне насплетничал на вас, что вы никогда не улыбаетесь, как Ксения Эразмовна; та действительно не улыбается.
— Ах, Вера, ну что ты.
— Глупыш, глупыш, нечего, сам же говорил.
Павел Иринорхович, действительно, улыбается, как-то продолжительно и нежно.
— Он у меня не очень гадкий, Павел Иринорхович, он глупышонок, но право, ничего. Он вам не надоел здесь? Он бывает несносен.
— Вера, я так редко вижу дядю Павла.
— Все равно, все равно, можно надоесть и при редких встречах, это еще легче. Павел Иринорхович правда?
— Нет, я люблю молодежь. Видите, у меня как будто светлее стало теперь. Было хмуро, когда я жил один.
— Нет, нет, но все-таки, я думаю вам тяжело. — Вера вздыхает.
Павел Иринорхович смеется.
— Какая вы смешная, моя племянница, и милая.
— Я милая? Нет, я просто думаю о том, что вы привыкли к одиночеству, что мы вам немного в тягость. Но это пока. Потом мы, вероятно, устроимся иначе.
— Ах, что вы.
Боря жмется. Ему как-то неудобно от этих Вериных искренностей. Как она может? И ей это так легко, должно быть. Я не могу, я не могу ничего такого сказать, хотя и надо иногда.
— Ваше здоровье. Я вина не пью, но ради такого исключительного случая.
Вера смеется и чокается с Павлом Иринорховичем. Тот улыбается одними глазами.
— Спасибо.
— Бобик, а ты что, дикаренок?
— Я? Я тоже, я тоже пью, буду пить.
— Как ты можешь с ним так говорить? Вот сюда, да, наши комнаты рядом. Не правда ли трогательно, мне неудобно, например, с ним о чем-нибудь…
— Ах, это все глупости, ты ничего не понимаешь. Пусть не воображает, что мы на всю жизнь, на шее…
— Вера, ты знаешь, она милая, но она суховатая.
— Кто? Ксения Эразмовна?
Пауза.
— Я думаю, она влюблена в дядюшку.
— Ах, глупости. Она нас просила зайти. На днях надо будет.
— Я ни за что.
— Почему? Почему? Ах, малыш, эта этажерка совсем некстати, возьми ее к себе. Нет, нет, к Ксении Эразмовне ты пойдешь, и больше нет разговоров об этом.
В комнате Верочки уютно, очень много вещей, но Вера все переставляет по-своему и занимается всем этим очень серьезно. Боря стоит у окна и барабанит по стеклу. На улице снег, пушистый, пушистый.
