— Спасибо, дядя (наконец-то Боря решил выговорить это слово, думая — это будет лучше, легче сблизиться).
— За что?
Боря смущен.
— За обед, это приятно, вообще… за все.
Павел Иринорхович улыбается (и от этого голубые глаза делаются еще светлее).
— Поживешь, привыкнешь.
— Хитрая, меня первым послала в сенаторские обиталище, а сама — на все готовое.
— Глупыш, глупыш, совсем иначе.
— То есть как иначе?
— Ах, ты всегда ко мне придираешься. Малышонок, мне надо же было дела устроить. Подожди, с кем я ехала, где она? Неужели и теперь не влюбиться. Жаль, что ты не…
— Вера, Вера…
— Ну что, такое… Я говорю, что я буду очень жалеть, если ты даже в нее не влюбишься. Она такая, такая… Ах, вот и она. Познакомьтесь, мой брат. Ксения Эразмовна фон-Корн. — Это было сказано торжественно. — И потом более просто. — Ты знаешь, знает Ксения Эразмовна дядю Павла. Он у них бывает. Боби у меня милый, но глупышонок он.
— Вера! Вера!
— Ну, хорошо, хорошо. Помоги лучше Ксении Эразмовне, да нет, вот этот саквояжик ручной. — Носильщик. Носильщик. — Бобик, позови, какой же ты неповоротливый.
Ксения Эразмовна была какая-то странная. Она совсем не улыбалась. Говорила очень приятно и любезно, но не улыбалась.
— Вы теперь живете у Павла Иринорховича?
Боре почему-то стало больно от слова «теперь».
— Да. Недавно. После смерти отца. — «Зачем я добавил „после смерти отца“. Ведь она не спрашивала. И что за гадкая привычка никогда не улыбаться. Неужели она всегда такая?» Боре захотелось рассмешить ее, придумать что-нибудь забавное. Он начал острить, сам смеялся своим остротам громче Веры, которая тоже хохотала, но Ксения Эразмовна даже не улыбнулась. При прощании сказала:
— Очень мило, — (и чувствовалось что это от души), — я так рада, что вас встретила, и вашу сестру, и все. До свидания.
— Верочка, знаешь что?
— Что?
— Она каменная. Совсем, каменная.
— Ах, глупырь, ты сам каменный, сам ты каменный. Она прелесть. Такая уж. Я бы влюбилась.
— Но знаешь, она не улыбается.
— Зачем ей улыбаться?
— Вера, Вера, знаешь, что я вспомнил. Ведь и он почти не улыбается.
— Кто он?
— Сенатор. Дядюшка.
— Дядя Павел?
— Да. Да.
— И знаешь, мне было очень трудно первое время. Мы видимся только за обедом, ну и то.
— Боби! У тебя есть уроки?
— Да. Один.
— Это хорошо. Надо еще взять и мне тоже, и вообще ты не сердись, но надо умириться.
— Умириться?
— Да сжаться.
Пауза.
— Ты надеюсь, у дядюшке не…
— Ну, Верочка, конечно.
Вера смеется, прижимается к брату.
— Ты у меня еще не совсем пропащий.
