— Умоляю вас! Сильнее бейте меня. Я грешный. Я грешный. Я хочу избавиться от грехов. В этих слезах, в этих муках избавление.
Опять в полутемной, маленькой комнате Николай Архипович стоял на коленях по пояс обнаженный перед Борисом, бледным, испуганным с широко раскрытыми глазами.
— Я не могу. Мне больно. Мне больно самому, точно себя я бью… Я не могу.
И снова, как в тот раз, он почувствовал неведомую силу черных глаз Дмитриева. И точно чужими, не своими руками, медленно опускал на спину склоненного Дмитриева железную цепь.
Когда Дмитриев встал, вся спина его была окровавленной, руки висели вдоль туловища, как плети, но блаженная, счастливая улыбка играла на его бескровных, тонких губах.
— Мой друг. Мой милый друг. Как мне благодарить вас? Вы воскресили меня. Вы исцелили меня!
Боря стоял, как каменное изваяние, бледный, какой-то нездешний. Хотелось рыдать, упасть на пол, кусать свои руки, но что-то мешало. Слезы были глубоко, и от этого было еще мучительнее и горше.
— Кирилл! Кирилл! Это ужасно.
— Борис Арнольдович! Вы не понимаете. Это прекрасно.
— Нет, это болезнь, ужасная, тяжелая.
— Я не знаю, как назвать это, болезнь или нет, но… — Кирилл замолчал. Глаза его, в которых горели жуткие, колющие огни, потухли.
Темное море шумело особенно резко. Ветер дул в лицо, забирался в одежду и пронизывал тело. Желтые, засохшие листья шелестели трогательно и грустно.
— Не будем говорить об этом.
(Пауза.)
— Я уйду из дома.
— Куда?
— К Николаю Архиповичу. Все обдумано. Решено. Когда мы будем ехать в Петербург, я исчезну. Найдутся люди, которые скажут, что я утонул в море. Меня не будут искать. Я буду свободен.
— Кирилл! Вы нежный и добрый. Пишите иногда. Но все же, зачем к Николаю Архиповичу?
— А куда же? Скажите — куда? А у него хорошо. Вечером горят лампады, свечи и образа особенно ласковы. Взгляд Христа. Я люблю взгляд Христа. Я люблю Николая Архиповича.
— А это?
— Что это?
— Ну, то, понимаете? Цепи?
— Ах, это. Но я люблю. Мне нравится.
— Нет, нет, это все напускное. И образа и свечи. Я чувствую. Я к вам расположен, поверьте, все по-другому надо.
— Нет, нет, я все сам знаю.
— Как хотите… А осень какая? Страшная…
— Что?
— Осень страшная.
— Да, здесь всегда так. Скоро все уедут. И мы. Ах, скорее бы.
— Я пойду домой. У меня сестра есть Верочка.
— Верочка?
— Да.
— А в Петербург?
— Потом в Петербург.
— Я тоже буду там. Позже. Когда забудут обо мне. С Николаем Архиповичем. Он обещал.
— Ах, вы о нем?
— Да, да.
— Почему-то мне жутко.
