— Кирюша такой добрый. Он всех расхвалит.
(Пауза.)
— Мы собирались к вам.
— Да, я просил прийти с вами, но теперь…
— Как вы знаете?
— Ну, конечно. Это ужасно. Но надо и с этим мириться. Вы теперь у его постели?
— Да.
— На вас падает нелегкая обязанность утешить Кирюшу. Я боюсь за него, как бы он не совершил великий грех.
— Вы говорите про самоубийство?
— Да.
— Это ужасно. Я не допущу. Но только… разве это грех, батюшка?
— Великий и непоправимый.
— А я… думал об этом часто.
— Приходите ко мне, Борис, мы поговорим с вами. Вы спешите? Сегодня же.
Чтобы попасть к Дмитриеву, надо было пройти весь город, спуститься вниз к морю и узкими, извилистыми улицами выйти на пустырь, наподобие площади. Здесь пахло отбросами, гнилью, кожей и еще чем-то особенным, запахом, который трудно было уловить.
Дом был одноэтажный, каменный с маленькими решетчатыми окнами и строгой железной крышей. Точно тюрьма — подумал Боря. Он пересилил неприятные чувства и постучал. За дверью раздался какой-то странный, непонятный звук. Потом все стихло. Боря стукнул еще раз, так как на дверях не было заметно и подобие звонка. Наконец дверь медленно раскрылась. На пороге был сам Дмитриев.
— Милости просим, дорогому гостю мое почтение, — и он склонился низко, как-то по-театральному.
Внутри было скромное убранство. Стол, стулья, ничего лишнего. Боря обратил внимание на то, что все стены были увешаны образами и горели желтые восковые свечи.
— Вы в первый раз у меня?
Борю удивил этот вопрос. Точно угадав его мысли, Дмитриев продолжал:
— В этом доме?
— Первый раз.
— Я дом этот купил несколько лет тому назад и полагал, что, будучи здесь, вы могли в нем бывать.
— Нет, нет. Я в этом городе в первый раз.
— Вам грустно живется?
— То есть как? Бывают минуты чудные, но редко. А вообще грустно.
— О смерти думаете?
— Думаю.
Дмитриев встал. Положил руки на Борину голову и стал громко молиться. Было странно и непривычно сидеть в такой смирной позе, отжившей, и слушать громкие молитвы. Боря хотел сосредоточиться, но не мог. Он машинально прислушивался к интонациям голоса Дмитриева, смотрел исподлобья на образа. Хотел тоже молиться, по-своему, тихо, ласково, но не мог. Когда Дмитриев кончил читать молитвы, он опустился на жесткий деревянный стул, около Бори и сказал:
— Теперь, помолитесь за меня.
Боря молчал.
— Как можете. Не стыдитесь. Нет ничего стыдного в прославлении Господа Бога своего. Я грешный. Очень грешный.
Боря тихо шептал:
— Господи, прости… как вас зовут?
