«За молоком? За каким еще молоком?»
И вдруг Ася Николаевна вспомнила: ей снился какой-то разговор о молоке. Или это не во сне было?
— За каким молоком? — в ту же минуту спросила она.
— Разве вы не слышали? — удивилась женщина. — Сережка так плакал. Он у нас искусственник, мы его сухим молоком кормим, а молоко кончилось. И Опотче пошел за молоком. Но если бы вы знали, как я боялась за него. Завмаг живет в конце поселка, Опотче вернулся уже под утро. Я даже не знаю, как благодарить его. Теперь Сережку сутки не разбудишь.
Женщина умолкла. Молчала и Ася Николаевна. Больше ей не о чем было спрашивать и нечего было сказать этой женщине. Она спокойно проспала всю ночь, когда рядом стояло чье-то горе. Она спокойно спала в то время, когда Опотче, рискуя жизнью, доставал молоко соседскому Сережке. Она, видите ли, принимала все за сон…
— Вы меня слышите? — донеслось из-за перегородки.
— Да, — ответила Ася Николаевна. И спросила: — Который сейчас час?
— Три, — ответила женщина. И опять заговорила об Опотче: — Он просто удивительный человек, поэтому его и уважают здесь так. А муж мой просто преклоняется перед ним.
Записку Ася Николаевна нашла на столе. Она лежала, придавленная пачкой галет. Записка была протокольно сжатой.
«Товарищ Бабочкина!
Уезжаю в тундру. Собрание лучше проводить в воскресенье. Тогда все пастухи будут на усадьбе. Подготовиться успеем. На плите мясо. Кушайте.
Опотче».
«Да, товарищ Бабочкина, — с грустью подумала она. — Вы отдохнули, насмотрелись снов, а в это время вам приготовили поесть. Кушайте на здоровье. Что ж вам еще делать?»
Она подошла к ходикам, перевела стрелки, подтянула гирю. Пальцы стали черными — обычное явление в квартирах, где сутками топят углем. Поискав глазами тряпку и не найдя ее, Ася Николаевна достала из кармана брюк носовой платок, намочила его под рукомойником и вытерла ходики. Намочила еще раз, насухо отжала и сняла пыль с приемника. От приемника перебралась к этажерке, потом к полке с книгами. Чем больше чернел платок, тем больше было у нее желание навести в этой холостяцкой комнате чистоту. Хотелось схватить щетку, окунуть ее в мел, пройтись щеткой по стенам. Хотелось до блеска вымыть полы, погрузить в мыльную пену, отутюжить занавески. Хотелось сделать что-то очень хорошее, такое, что заставило бы улыбнуться Опотче, такое, что обрадовало бы его. Письма, которые она собиралась проверять, ее сейчас нисколько не заботили. Быть может, они не вымышлены. Но они не имели никакого отношения к тому, что сделал Опотче этой ночью.
