— Вы, наверное, теперь жалеете, что так поздно покинули свое Запорожье? Столько лет потеряли. Но я знаю одного человека, — его в пятьдесят лет забросила сюда романтика, и он говорит, что только здесь стал по-настоящему счастлив.
Тюриков поднял на нее глаза.
— Сколько вам лет, Ася?
— Двадцать.
— Так вот, когда вам будет сорок, вас уже никуда не забросит романтика. — Он помолчал, затем сказал. — А там, черт его знает: может, и романтика.
— Вы отрицаете романтику в сорок и в пятьдесят лет? — удивилась Ася. — Да я знаю столько геологов, полярников…
Тюриков перебил ее:
— Упаси бог! Ну кто бы заставил меня сюда тащиться, если бы не романтика.
— Вот видите! — победоносно воскликнула Ася.
Асе порядком надоело разглядывать фотографии незнакомых людей. И как только Лука Семенович, взяв пустое ведро, пошел в сени за углем, она поспешила закрыть альбом. Одна фотография выпала из альбома, легла на стол оборотной стороной. Крупными размашистыми буквами разбежалась надпись. Ася механически прочитала ее: «Никите Буренкову. В память о совместном проживании в доме отдыха «Красный луч». Август, 1955 год». Перевернула фотографию. Прислонившись спиной к березе, стоял Тюриков, щурился от солнца. Потом она снова повернула карточку, еще раз перечитала надпись. И ей вдруг стало жалко незнакомого человека Никиту Буренкова, который по неизвестной причине не хранит у себя эту фотографию, предназначавшуюся для него еще в 1955 году.
Громыхнула дверь, вернулся Лука Семенович.
— Разве это честно? — сказала Ася, протянув ему фотографию, — Подписываете на память и оставляете у себя.
Неужели она сказала такое, от чего следует пугаться? А Тюриков, похоже, испугался. Вернее, испугались его глаза. Они вдруг округлились, метнулись по сторонам, прищурились, снова метнулись.
— Что вы на меня так смотрите? — растерялась Ася. Она поняла, что поступила неправильно: она не имела права читать надпись на чужой фотографии, да еще лезть со своими умозаключениями.
— Да нет… я так, — ответил наконец Тюриков. — Он уехал раньше срока, Буренков. Не успел отдать.
Фу ты! Выходит, никаких неприятных воспоминаний, связанных с этой карточкой, у Тюрикова нет. Это ей просто показалось, что она огорчила его. Вот дура! Ася облегченно вздохнула.
— Ну и метет, — говорит спустя минуту прежним ровным голосом Тюриков. — В дровник снегу надуло — за день не выгребешь. — Он засыпал в плиту сразу ведро угля, сказал Асе. — Давайте подумаем, как нам размещаться. Вы занимайте кровать, а я на кухне на шкурах устроюсь. Идет?
