Он тут же перестал улыбаться и откашлялся.
— Вы. У вас такой важный вид. — Улыбка опять появилась на его лице. — Он как-то не совсем подходит к вашему наряду.
Сьюзен опустила глаза, скрывая смущение, и увидела носки, выглядывающие из-под полы обвисшего халата.
— Садитесь, Сьюзен. — Он впервые назвал ее по имени.
— Я как раз собиралась пойти лечь.
— Вы же только что встали.
Когда она подняла глаза, то увидела, что он смотрит на нее почти вызывающе. Она пожала плечами и села напротив него.
— Что вы делали? — спросила она, глядя, как он снимает ветровку и вешает ее на спинку стула.
— Ходил и думал. О вас…
— Обо мне? Почему?
— Потому что вы требуете долгих размышлений.
Она нетерпеливо нахмурилась.
— Едва ли. Я — открытая книга. Я — то, что вы видите.
Он криво усмехнулся.
— Как, наверное, и все мы. Но дело в том, что видеть.
Она поежилась под его взглядом.
— Что случилось с вашими родителями?
Сьюзен вздрогнула и быстро взглянула на него.
— Почему вы спрашиваете?
— Просто мне интересно. Вы говорили о мачехе и сводных сестрах.
Она взглянула на него настороженно.
— Моя мать умерла, когда я была маленькой, и отец женился во второй раз. У этой женщины были свои дочери.
— Смешанная семья, — сказал он задумчиво. — Теперь это, кажется, так называется.
Сьюзен натянуто улыбнулась. Слово «смешанная» вряд ли подходило для определения той псевдо-семьи, частью которой она являлась целых четыре года. Под наплывом неприятных воспоминаний у нее изменилось выражение лица: крепкая дружба с отцом, разрушенная ревностью мачехи, колкости сводных сестер, не желавших принимать ее в свой круг, — все это слишком походило на историю Золушки, но с некоторыми серьезными уточнениями. Это она была некрасивой и незначительной, это ее затмевали сестры красотой и талантами. Она стала естественной мишенью для их презрения и насмешек.
— Я думаю, они гордятся вашими успехами.
Она была так занята своими мыслями, что ответила импульсивно:
— Вряд ли. Мой отец умер в тот день, когда я окончила школу. С тех пор я их не видела.
Шон ничего не сказал, но она заметила, что он посмотрел на нее с сочувствием, и Сьюзен внезапно поняла, как много она ему рассказала — больше, чем кому-либо, даже Дональду.
Она всегда боялась, что кто-нибудь узнает о ее одиночестве, никогда не хотела быть объектом чьей-нибудь жалости, которая неизменно следовала за таким признанием, как будто одиночество является неизлечимой болезнью…
— И вы не были замужем.
Она почти расхохоталась. Замужем? Интересно, что бы он сказал, если бы узнал, что это самый долгий разговор, какой она когда-либо вела с мужчиной.
