Встает теперь Тренька затемно. Не сам, понятно, просыпается. Будит его старший псарь Митрошка по прозвищу Овечий хвост. П не нежится, как бывало в родной избе, Тренька. Мигом вскакивает. Потому что, толкнув его в бок, добавляет Митрошка:
- Вставай! Того гляди, Филька пожалует.
Едва успевает Тренька обернуться, слышится сердитый Филькин голос:
- Эй, кто там! Аль поумирали все?
Всех-то работников на псарном дворе: он, Тренька, да Митрошка.
Прежде был еще один холоп. Однако, едва Треньку псарем сделали, того холопа по господскому повелению приказчик Трофим отослал на конюшню.
Беден Рытов людьми, потому и поставлен Тренька вместо взрослого мужика. А разве может он со взрослым мужиком равняться силенкой?
А Филька знать ничего не хочет. Чуть чего, кричит:
- Мне, что ли, за лопату да метлу браться?
И - плетью.
Из кожи лезет Тренька, чтобы получше исполнить работу. А на Фильку все одно не угодишь.
В тот день, о котором речь, злым явился Филька. Отчего - неведомо.
Может, от отца попало или еще какая тому причина. Только зыркает Филька по сторонам, ищет, к чему бы придраться. А нешто мудрено на рытовской псарне найти огрехи? В запустении двор, как и все рытовское хозяйство. Конуры собачьи ветхие, щелястые. В них - грязь, которую Тренька с дряхлым Митрошкой никак не поспевают убирать.
Орет Филька, грозит плетью:
- Дармоеды! Пороть вас на конюшне каждый день следует! Собак, коим цены нет, губите!
Верно. Хороши борзые у Рытова. Более всего - одной ветви со Смердом и Урваном. Слышал Тренька, откуда они взялись. Пограбили однажды царские слуги вотчину не угодившего царю боярина. Кто чем попользовался, а Тренькин хозяин нынешний, - боярскими псами, дорогими и редкими.
Только что Тренька может поделать?
У богатого князя, не считая ловчего, борзятника старшего и иной обслуги, чуть не к каждой собаке свой человек приставлен. А у Рытова на три десятка - два работника: старый да малый.
- Кому вчера велено было конуру поправить, а? - подступается Филька к Треньке. И что есть силы псаренка по ногам ременной плетью хлесть! Ученый, Тренька. Замотаны у него ноги толстыми онучами-портянками. А все одно больно. И главное - обидно. Минуты лишней вчера не посидел, крутился, ровно белка в колесе. Однако знает Тренька: оправдываться перед Филькой хуже будет. Валится на землю перед молодым барином, дабы того кротостью и послушанием утихомирить.
- Оплошал, государь-батюшка. Виноват!
Впереди день целый, забот пропасть, потому, оходив еще раз Треньку плетью, орет Филька:
