– Ну, – спросил следователь, – опознали?
Женщине в розовом удалось, наконец, забелить родинку над верхней губой – последнее, что осталось от той Оли, которую знал Сенька. Он покачал головой.
– Что? – нахмурился тот.
– Ее здесь нет.
И это была правда…
Вот о чем рассказал Сенька Андрею.
– Жаль ее, – проговорил тот и задумался.
– А что это за вино? – спросил Сенька.
– Из запасов моего щедрого хозяина, – Андрей раскупорил бутылку.
– За удачу! – сказал Сенька. – Редкая удача – встретить настоящую женщину среди массы фальшивых. За наших жен! Кстати, а где Юдит?
– Представь, поехала в театр с какой-то актрисой…
…Лили провела свою новою подругу в ложу, усадила в кресло, обитое красным бархатом:
– Удобно тебе?
– Да. Спасибо.
Юдит и Орли бывали здесь – и в детстве, и уже взрослыми школьницами на пуримских представлениях, где разыгрывалась веселая история о Мордехае, Эстер и злом Амане. Вокруг все кричали, смеялись, и сестра повторяла радостно:
– Так красиво, правда?
Юдит пыталась вспомнить, как выглядела Орли в тот последний Пурим, но несчастье – «то, что случилось» потом – заслонило ее милое лицо…
– Интересно, понравится ли тебе наш вариант старой трагедии, – сказала Лили и вышла, не заметив ее замешательства.
В колледже, который набожные родители выбрали для дочерей, не преподавали светскую литературу и искусство. Лишь один источник питал тайное любопытство девушек, смутную потребность в уже не материнской близости – «Песнь песней», по непонятной причине включенная в Танах. Бдительные наставницы объясняли откровения молодого царя мистической связью верующего с субботой, хотя пылкая страсть Шломо, почти осязаемое описание телесной прелести его возлюбленной, их томные намеки на взаимно испытанное счастье, – говорили о каком-то чувственном единении, которое, по догадкам Юдит, не знали окружавшие ее люди. Конечно, она не заблуждалась насчет женской и мужской физиологии, но скептически слушала уверения матери, что хупа освящает безобразный акт зачатия. Нет, кроме благословения раввина, должно быть что-то еще, возвышенное, отличающее нас от животных, – так, наверное, чувствовали Шломо и Шуламит. Это спасительное деление на высокое и низкое в природе человека поддерживало Юдит до тех пор, пока встреча с Андреем не разметала ее прежнее представление о жизни…
И этим двоим, на сцене, тоже предстояло узнать настоящую правду. Роми и Джули, он – темный, она – белая, были влюблены, а семьи молодых, как нередко происходит между сфарадим и ашкеназим, разделяла вражда. Не искушенная в лицедействе, Юдит наивно отождествляла актеров с их ролями, и даже в перерыве, когда все окружили режиссера, чтобы услышать его мнение, она не могла освободиться от неприязни к парню, игравшему дерзкого, заносчивого брата Джули, нежности к толстухе, которая изображала кормилицу, и сочувствия к Лили, словно та только что призналась в собственных переживаниях.
