– Боже мой, – заплакала женщина в черном, – я возьму ее.
– Значит, так, – повысила торжествующий голос хозяйка, – кормить самыми лучшими гранулами, купать шампунем, давать слушать Моцарта утром и вечером – это последнее открытие ученых.
– Что ты, – возразил слабый голос, – я не знаю такого, да у меня и радио испорчено.
– Ну, – насупилась мать Лили, – купи, иначе пусть остается у меня, хоть и себе в убыток.
– Уступи Роза, одна ведь я теперь.
– Не могу.
– Жестокая ты, – старушка рылась в сумочке.
– А для тебя, – сказала хозяйка второй, – у меня есть чудный сибирский котик, – но та только сокрушенно качала головой…
Очень довольная, Лили вывела свою гостью наружу.
– Теперь тебе нетрудно понять, почему я стала актрисой.
– Ты?
– Да.
– Но в этом представлении для тебя не нашлось роли, – улыбнулась Юдит.
– Ты уверена?
Лилины губы внезапно сморщились и жалобно произнесли:
– Им-ма!
– О, господи!
– Мать специально вызвала меня. Слушай, хочешь увидеть спектакль получше? У меня через час генеральная репетиция.
Юдит колебалась. Новая знакомая привлекала и отталкивала ее.
– Будет очень интересно, даже больше, чем на премьере – всевозможные накладки, недоразумения. Соглашайся! Я отвезу тебя туда и обратно.
– Не знаю, мне нужно поговорить с… мужем…
К ее удивлению он не стал возражать и даже одобрил это первое светское начинание. Ему хотелось побыть одному, подумать, погрустить о том, прежнем Андрее.
Но не тут-то было.
– Есть кто-нибудь живой? – раздался снизу зычный сенькин голос, и спустя минуту на пороге возникла его несуразная фигура:
– Двери постоянно нараспашку! Ты что лежишь?
Он сел, отдуваясь:
– Хорошо тут у вас, в Эйн Карем. Воздух швейцарский, тишина. А у нас дома лихорадка: готовимся к появлению наследницы. Все завалено розовыми одеяльцами, платьицами, мягкими туфельками, крохотными, как инфузории… Ну, вам еще далеко до этого. Наверное, у папаши Коэна на уме одно – хупа. А этому не бывать, пока он, истинный потомок Шейлока, не вырвет у тебя кусок мяса… Кстати, эта знаменитая пьеса – злобная выдумка. Как можно было правдиво писать о евреях, которых изгнали из Англии за триста лет до рождения Шекспира?
От Сеньки не укрылось, что лицо Андрея застыло в болезненной гримасе.
– Будь я проклят! – пробормотал Сенька и рванул к себе одеяло, которое тот панически удерживал двумя руками. Оба пыхтели, забыв, что они уже не мальчишки, перетягивающие канат в школьном дворе. Тут Сенька провел хитрый, тоже из детства, маневр и быстро поддался вперед, чего Андрей не ожидал. Увидев все, Сенька хотел победно захохотать, но заставил себя принять сочувственный вид:
