Песнь об огненно-красном цветке | страница 14



Олави вспыхнул и хотел возразить, но лицо матери показалось ему таким умудренным и гордым, что мысль его застыла, не вылившись в слова.

— Иди, сынок, ложись спать, — ласково сказала мать. — Мы поговорим об этом в другой раз.

Отец и сын

Завтрак кончился, батраки встали из-за стола и отправились на работу.

— Постой-ка, Олави! — донесся с задней скамьи голос старшего Коскела. — Нам надо потолковать.

Олави почувствовал, что у него вспыхнули уши. Он знал, о чем хочет говорить отец, и со страхом ожидал разговора.

Они были втроем, — мать стояла у плиты.

— Садись! — холодно донеслось из заднего угла. Олави сел. Наступило молчание.

— Мне известно, куда твоя мать ходила этой ночью. Неужели тебе не стыдно?

Олави опустил голову.

— Стоило бы дать тебе хорошую затрещину, и ты пока не радуйся, что обошлось без нее.

Олави не смел поднять глаз, но по голосу отца догадался, что буря еще только надвигается.

— Какие у тебя намерения? — снова загремел отцовский голос. — Награждать батрачек потомством — так, что ли?

— Отец! — воскликнула мать, и в лице ее мелькнуло предчувствие беды.

Отец посмотрел на нее холодно и зло.

— А потом ты приведешь этих ублюдков сюда и посадишь их на шею родителям?

Кровь бросилась в лицо Олави. Неужели это его отец? Кажется, какой-то чужой, грубый человек проник в их дом. Олави чувствовал, как что-то в нем сгущается и нарастает. Он поднял голову, хотел ответить, но вместо этого встал и пошел к двери.

— Куда?! — загремел отец.

— В поле!

— Ах, в поле?! — Казалось, этот голос хочет схватить его за шиворот. — Ты никуда не уйдешь, пока не ответишь мне. У тебя такие намерения?

Олави колебался. Еще минуту назад, полный стыда, он был готов принять любые условия. Теперь все изменилось. Он чувствовал, что обязан нанести ответный удар ради всего того, что бурлило и таилось в его крови в течение последних дней. Он круто повернулся, вскинул голову и гордо ответил:

— Нет, не такие! Я хочу на ней жениться!

Отец взглянул на него насмешливо, но, увидев глаза сына, растерялся.

— Жениться?! — крикнул он и подался вперед, будто плохо расслышал.

— Да! — еще увереннее отвечал Олави. Казалось, он мстит за нанесенное себе и девушке оскорбление и потому действует оружием, острым как бритва.

— Я женюсь на ней!

— Щенок! — донесся от стены голос, похожий на рев раненого зверя.

Старик в ярости метнулся к двери, схватил веник, рванул сына за шиворот и бросил его на колени.

— Щенок! — снова проревел он, и веник взвился в воздухе. Но он тотчас же отлетел, и вместе с ним отлетел и сам старик. Словно мяч прокатился он через всю кухню.