— Мы редко покупаем масло, — сказал я. — В основном маргарин.
— А вот это самое настоящее преступление, — отозвался Фрэнк.
Он налил себе кофе. Газета так и лежала на столе, но ни один из нас за ней не потянулся.
— Понимаю, у тебя есть вопросы, — проговорил Фрэнк. — Они у любого здравомыслящего человека возникли бы. Скажу лишь одно: в газете далеко не все.
Я не знал, что ответить, и налил апельсиновый сок.
— Какие у вас планы на праздничный уик-энд? — спросил Фрэнк. — Пикник, или бейсбольный матч, или еще что-то? Похоже, намечается жара. Самое время поехать на пляж.
— Ничего особенного. В субботу папа, как обычно, повезет меня ужинать во «Френдлис», и все.
— Что у них стряслось? — полюбопытствовал Фрэнк. — Не представляю, как можно отказаться от женщины вроде твоей мамы.
— Он ушел к своей секретарше, — пояснил я.
Сказал и, даже в свои тринадцать, почувствовал пошлость этих слов. Будто признался, что хожу под себя или ворую в магазинах. История не слишком интересная. Скорее жалкая.
— Без обид, сынок, но в этом случае, как говорится, скатертью дорожка. Такой человек не достоин твоей матери.
Давно мама не выглядела так чудесно, как тем утром. Волосы она обычно собирает в хвост, а сегодня они были распущены и казались пышнее, чем накануне, словно мама спала на облаке. Белую, в мелкий цветочек блузку я видел впервые. Верхняя пуговица не застегнута — получилось не вызывающе (я до сих пор думал о танцовщицах из Лас-Вегаса), а задорно и игриво. Помимо новой блузки я отметил серьги, помаду, а когда мама приблизилась, учуял духи, легкие, с цитрусовой ноткой.
— Как вы спали? — спросил Фрэнк.
— Как младенец, — ответила мама и засмеялась. — Не понимаю, почему так говорят. Младенцы ведь то и дело просыпаются. А у вас есть дети?
— Сыну, Фрэнсису-младшему, сейчас было бы девятнадцать.
Некоторые, например такие, как моя мачеха Марджори, обязательно выразили бы сочувствие, спросили, что случилось, или, будучи верующими, утешили тем, что сын Фрэнка сейчас в лучшем мире. Возможно, они вспомнили бы знакомых, тоже потерявших ребенка. Люди то и дело этим пользуются — присваивают чужие проблемы, обращают их на себя.
Мама, услышав, что сын Фрэнка умер, промолчала, но выражение ее лица изменилось, и слова не потребовались. Так же было накануне, когда Фрэнк кормил ее чили, поил вином, а я чувствовал, что они разговаривают на особом языке. Фрэнк без слов понимал, что маме очень жаль, а мама понимала, что он это понимает. Слова оказались излишни и когда мама села на тот же самый стул, что вчера, и протянула руки, чтобы Фрэнк связал их шарфами. Они общались на особом языке, понятном лишь им двоим. Мне оставалось только наблюдать.
