— В средние века Залесского здесь не было, — возразила Ида, — но если даже фамилия неблагозвучна, хотя бы писаться с прибавлением. Я понимаю, когда порыв бурных лет, когда многим хотелось говорящие фамилии и они походили на названия крейсеров: Яростный, Беспощадный, Стремительный, с другой стороны: Бедный, Голодный, — но сейчас-то какое тысячелетье на дворе? От кого скрываться?
— Я повторяю, что это болезнь у вас, дорогая Ида Ивановна, — закрепил свои слова Сидорин. — И еще добавлю народную врачебную мудрость, тут детей нет: изо всех болезней только беременность сама проходит, остальные надо лечить.
— Кирилл Игнатьевич, я сам объясню, — остановил Сидорина Михаил Борисович. — И это всем, не только непонимающим. Согласитесь, что автор пишет в соответствии со своим возрастом и образом мыслей. Молодой автор, который не думает о желудке и может ехать на верхней боковой полке, отнюдь не склонен надолго ввинчиваться в проблемы, ему более доступны такие штрихи, как полоска незагоревшего тела на спине, охота, рыбалка, гонка машин по ночному мокрому шоссе, ну и так далее, то есть молодежь читает и интересуется вопросами своего возраста, тайной деторождения и прочее. Но ведь эти авторы — члены нашей литературной семьи, а что такое наша семья как не конгломерат. И неизбежны в ней мнения типа: а, опять эта «детская» литература, в смысле — опять эта литература писательских детей. Но ведь не всегда же сын или дочь писателя пишут плохо, есть же исключения из правила, бывает, что сын писателя — тоже писатель, но на голову ниже. А потом, пожалейте бухгалтерии издательств, когда в их картотеках фамилия повторяет фамилию, и уставшая выпускница финансового вуза может начислить гонорар не тому, а этому. Нет, в смене фамилий много смысла. А если еще автор не только сын, а уже и внук писателя, если писательство сделалось его кровным делом, если в свою очередь его дети и внуки будут писателями уже по одному тому, что родились у него, а не у соседа, если гены писательства влияют на наследственность и не за горами то время, когда мы просто будем выращивать кого захотим: социальных писателей, или авторов политроманов, или драматургов. Пока же некоторых возмущает, что дети пишут. У меня вот сын пишет, я что, запрещу ему? Или вы, Идея Ивановна, запретите?
— Ну, если он пойдет дальше вас.
— Непременно! Ведь я освобожу его от груза моих ошибок. Он уже с детства привык отвечать на звонки из редакций, разве это не вводит в мир, в который надо входить? Он увидел пишущую машинку в колыбели, впитал ее стук наряду с песней кормилицы, это дорогого стоит. Он сидел за столом, за которым велись разговоры о взаимоотношениях внутри секций, об интригах, разве это не ценно? Ведь нам приходилось это осваивать с нуля, у него иная точка отсчета. Он знает, где помещение Литфонда, где комната выдачи путевок в дома творчества, и он в них во всех бывал и может выбрать лучший. Не то, что мы — пока получишь опыт, где как кормят и где как с билетами на обратную дорогу, проходят годы, годы! А вы спорите, Ида Ивановна. Подумайте, насколько плодотворнее для литературы, когда в нее входит знающий человек. Знающий про все мелочи, вплоть до того, в какие дни на складе Литфонда финская бумага и копирка. А разве это не наша заслуга, что в наших службах сидят наши люди? Простой закройщик. Но ведь важная профессия! И вам не будет жалко его, если ему придется каждый раз менять клиентуру, учитывая все новые и новые размеры? Вы скажете, что и дети растут, да, но в вопросах костюма, если мы говорим о закройщике, они как бы им выращиваются, то есть и закройщик рядом с творцами тоже творец. Нет, тут я за Залесского горой. Да, пишет мой сын, кстати, вот случай публично поблагодарить Виталия Сергеевича за внутреннюю рецензию на рукопись моего сына в центральном издательстве. Смотрите, Ида Ивановна, я благодарю открыто, чтоб исключить будущие недомолвки междусобойной сделки. Рецензия откровенна, она признает достоинства прозаика Михаила… Михаила, чувствуете, я запнулся? А почему? Да потому, что ведь и я Михаил, это была моя идея, простите, Идея Ивановна, вы, вероятно, часто слышите свое имя произносимое не как имя, а как существительное, Михаилом моего сына назвала жена. Согласитесь, что это право выстрадано первичной фазой материнства. И вот — представьте картину — на прилавке две книги под одинаковой фамилией. Разный стиль, разная тематика. Меня тянет где-то к философскому осмыслению предметов, а Миша еще где-то на подступах, но уже силен в буйствах красок, в резкости мазков. Читателям же не объяснишь, кто есть кто. Не все же поймут, злопыхатели скажут: «Вишь как Миша жирно издается», это не столько обидно, сколько несправедливо. Разные авторы, разные читатели. У меня где-то техническая интеллигенция, врачи, у Михаила где-то студенческая и рабочая молодежь. Значит? Какой выход? И вот подходит ко мне Михаил и говорит: «Отец, ты не будешь против, если я изменю фамилию?» Как бы вы поступили на моем месте? Я дал ему сто рублей: «Иди меняй. Отдашь в получку».
